О страшном времени Большого террора сегодня известно все или почти все. О его жестоких нравах мы давно говорим в полный голос, понимая, что память - самая действенная прививка от повторения того кошмара.
Сегодня мы вспомним о тех, кто стал самой невинной жертвой репрессий - женах расстрелянных «врагов народа». Их главное «преступление» заключалось в том, что они были всего лишь женами... Точнее, вдовами, которым была уготована мучительная пытка голодом, холодом, потерей детей, полной изоляцией и каторжным трудом в казахских степях.
Самое ужасное, что все это не имело ни малейшего отношения к политике и хоть какой–то логике: это была паранойя, помноженная на деспотизм и восточную жестокость кремлевского вождя.
Под корень!
Для понимания того, что происходило тогда в СССР и конкретно в Белоруссии, вчитаемся в оперативный приказ наркома Ежова № 00486 «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины» от 15 августа 1937 года.
Нарком требовал немедленно арестовывать жен и бывших жен осужденных за шпионаж, «изменников Родины» и членов правотроцкистских шпионско–диверсионных организаций. На каждую семью «изменника» составлялась подробная карточка с поименным списком родственников–иждивенцев (жен, детей, престарелых родителей и других). Отдельно писались характеристики на детей старше 15 лет - они признавались «социально опасными и способными к антисоветским действиям».
На месте Карагандинского исправительно–трудового лагеря сейчас построен музей
Жен предписывалось арестовать всех, за исключением беременных, преклонного возраста, «тяжело и заразно больных» и тех, кто сам донес на своего мужа, - им выдавалась подписка о невыезде. Мероприятия в отношении «родителей и других родственников» определяли начальники республиканских, краевых или областных органов НКВД.
«Одновременно с арестом производится тщательный обыск. При обыске изымаются: оружие, патроны, взрывчатые и химические вещества, военное снаряжение, множительные приборы (копирографы, стеклографы, пишущие машинки и т.п.), контрреволюционная литература, переписка, иностранная валюта, драгоценные металлы в слитках, монетах и изделиях, личные и денежные документы, - говорится в совсекретном приказе № 00486. - Все имущество, лично принадлежащее арестованным (за исключением необходимого белья, верхнего и нижнего платья, обуви и постельных принадлежностей, которые арестованные берут с собой), конфискуется. Квартиры арестованных опечатываются». После ареста и обыска арестованных жен надлежало отконвоировать в тюрьму.
И последнее - наказание: «Жены осужденных изменников Родины подлежат заключению в лагеря на сроки в зависимости от степени социальной опасности, не менее как 5-8 лет», - предписывал приказ. Операция по репрессированию женщин ЧСИР (членов семей изменников Родины) должна была завершиться не позднее 25 октября 1937 года.
Такие фото делали по приезде в ИТЛ всем осужденным женам врагов народа
Историки по–разному объясняют сталинскую логику репрессий в отношении жен «изменников Родины». С точки зрения вождя народов, женщины, репрессируемые приказом № 00486, были не просто женами «врагов народа».
Это были жены «главных врагов» - «правотроцкистских заговорщиков». Говоря простым языком, это были жены элиты: партийных и советских деятелей, руководителей промышленности, видных военных, общественных и культурных деятелей. Той самой элиты, которая сложилась в первые два десятилетия советской власти и которую Сталин (не всю, конечно, но значительную ее часть) к середине 1930–х годов рассматривал или как балласт, или как постоянный источник заговоров против этой самой власти и против него лично.
Его собственный опыт наблюдения над семейным бытом революционеров–подпольщиков начала века подсказывал: жены его бывших соратников и сторонников, как старых, так и более молодых, чьи пути разошлись с его собственным, должны быть на стороне своих мужей. По сталинской логике, это вовсе не значило, что они прямо помогали им в их «контрреволюционной деятельности». Но знали о ней, не могли не знать. И это знание, а может быть, даже и сочувствие, делало в его глазах женщин соучастницами их мужей. Такого рода представления, судя по всему, и легли в основу смертельного удара по женам.
Судьба белорусского Платона
Биографию и личное дело известного белорусского писателя и общественного деятеля Платона Головача по меркам того времени можно назвать идеальными, образцово–показательными. Родился в бедной крестьянской семье, рано осиротел. Организатор комсомольского движения в волости, в 1920 году он создал в родной деревне Побоковичи Бобруйского уезда комсомольскую ячейку. Боролся с безграмотностью крестьян, с единомышленниками открыл избу-читальню.
Способности активного комсомольца заметили и начали двигать - карьера стремительно идет в гору: в 1922 - 1923 годах он учится в Минской партшколе, в 1926–м оканчивает Коммунистический университет.
В 1922 - 1923 годах Платон Головач уже активно печатается и работает сначала инструктором, а потом начальником орготдела Борисовского уездного комитета комсомола. С 1923 по 1928 год возглавляет литературную организацию «Молодняк», после ее реорганизации становится членом новой структуры - Белорусской ассоциации пролетарских писателей.
В 1927-1930-м Головач - член ЦК КПБ, с 1928-го - первый секретарь ЦК комсомола Белоруссии, в 1927-1935-м - член ЦИК БССР, с 1929 по 1930-й - заместитель наркома просвещения республики.
В 1934-м Платон Головач становится членом Союза писателей СССР - и все это в 31 год! Именно ему доверили быть главным редактором газеты «Чырвоная змена», литературных журналов «Маладняк» и «Полымя». Его романы, сборники повестей и очерки переводились на русский, украинский, польский, чешский, идиш и другие языки.
Все кончилось в один миг - 11 августа 1937 года, когда он (как и большинство бывших «молодняковцев») был арестован в своей минской квартире по подозрению в организации террористической группировки и проведении немецко-фашистской деятельности. Осужден выездной военной коллегией Верховного суда СССР и приговорен к расстрелу с конфискацией имущества. Приговор приведен в исполнение 29 октября 1937 года в Минске. Платона Головача реабилитируют 20 лет спустя, 25 июля 1956 года.
А через пару недель после расстрела, согласно приказу № 00486, арестовали вдову Нину Вечер-Головач, составили протокол, отослали его в Москву и получили ответ. Первым же этапом ее доставили в Оршу, в пересыльную тюрьму. Оттуда - в карагандинский лагерь, в А.Л.Ж.И.Р. Впереди ее ждали восемь лет заключения.
Росчерком пера
В Центральном архиве КГБ нам предоставили возможность ознакомиться с этим делом. Комитет ведет открытую линию в отношении репрессий 1930-1950-х годов, рассекречивая архивы, которые еще вчера казались недосягаемыми.
Передо мной лежит старая желтая папка с черной надписью в титуле: «НКВД Белорусской ССР». Внизу - надпись: «Дело № 32092 по обвинению Вечер-Головач Нины Федоровны». Документы, которые аккуратно сложены в этой папке 1937 года, выглядят так, будто написаны вчера: видны каждая буква, каждая цифра и подпись. Оттого все события, которые открываются читающему, вызывают столь сильные ощущения.
Вот справка с печатью военного прокурора, в которой указано, что Нина Вечер-Головач имеет двоих детей и проживает в Минске по адресу: ул. Московская, д. 8/1. Еще здесь написано, что она жена расстрелянного врага народа Головача Платона Романовича и подлежит аресту. Вот и ордер, предписывающий арестовать ее и провести обыск.
Дом номер 8 на улице Московской сохранился по сей день: легко представить, как вечером 4 ноября 1937 года у одного из его подъездов остановилась машина...
Из протокола обыска узнаем: у Нины Вечер-Головач изъяты паспорт, профсоюзный билет, различные удостоверения и переписка. В анкете арестованного Нина Федоровна сообщает свои личные данные: родилась в деревне Мащицы Слуцкого района в 1905 году, из крестьян, беспартийная, образование среднее техническое, гидротехник, в числе близких родственников указывает сестер Вечер Тамару Федоровну, Вечер Ксению Федоровну, свекра Головача Романа Кондратовича (80 лет, инвалид), дочь Галину 6 лет и сына Роллана 1 года 5 месяцев. Три квитанции свидетельствуют: у арестованной конфискованы 37 рублей 34 копейки, облигации и карманные часы.
В постановлении об избрании меры пресечения, которое датировано 12 ноября, как доказанный факт приводится следующее: «Вечер Нина Федоровна достаточно изобличена в том, что, являясь женой разоблаченного врага народа Головача Платона Романовича, знала о контрреволюционной деятельности мужа». А посему будет содержаться под стражей в минской тюрьме НКВД.
Из протокола допроса:
Вопрос: Кто из ваших родственников репрессирован?
Ответ: 11 августа 1937 года органами НКВД арестован мой муж Головач Платон Романович.
Вопрос: Вам известно, за что арестован ваш муж?
Ответ: Не знаю.
Вопрос: Расскажите, что вам известно о контрреволюционной террористической деятельности мужа?
Ответ: О контрреволюционной террористической деятельности мужа Головача Платона я ничего не знала.
Вопрос: Вы говорите ложь. Следствию известно, что вы знали о контрреволюционной работе Головача.
Ответ: Я ничего не знала.
Вопрос: Вам предъявлено обвинение по ст. 24–68, 24–70 и 76 УК БССР. Признаете ли вы себя виновной?
Ответ: Нет, не признаю.
На этом следствие было закончено.
В обвинительном заключении по делу № 32092 Нины Вечер–Головач сказано: «ОБВИНЯЕТСЯ в том, что, будучи женой расстрелянного врага народа, являлась соучастницей в его контрреволюционных преступлениях».
И наконец, два последних документа, которые провели жирную черту между прежней и будущей жизнью жены Платона Головача. В выписке из протокола Особого совещания при Народном комиссариате внутренних дел СССР от 28 ноября 1937 года узким машинописным шрифтом отпечатано: «ВЕЧЕР Нину Федоровну как члена семьи изменника Родины заключить в исправтрудлагерь сроком на ВОСЕМЬ лет, считать срок с 5 ноября 1937 года».
В справке из восьмого отдела ГУГБ коротко сказано: «осужденную надлежит отправить с первым же отходящим этапом в гор. Акмолинск, в распоряжение спецотделения КАРЛАГА НКВД. Дату отправления подтвердите к 13 января 1938 года».
Каторга
Пока Нина Вечер следует в переполненном товарном вагоне в строгорежимный степной лагерь, мы с вами вспомним значение некоторых аббревиатур.
Что такое Карлаг? Карагандинский исправительно-трудовой лагерь, один из крупнейших филиалов в системе ГУЛАГ НКВД. Его снабжали две железнодорожные линии, его протяженность составляла 300 на 200 км, в разные годы здесь отбывали наказание от 38 до 65 тысяч заключенных. Карлаг ликвидируют только в 1959-м, после развенчания культа Сталина, но страшная молва и призраки тысяч невинных жертв той поры переживут его на десятилетия...
После выхода приказа № 00486 стало очевидно: нужно создавать отдельный лагерь для репрессированных вдов врагов народа. Так, 15 августа 1937 года юго-западнее Акмолинска (ныне - Астана) появился А.Л.Ж.И.Р. - Акмолинский лагерь жен изменников Родины.
Официально его называли 17-м женским лагерным отделением Карлага. Неофициально - «точкой 26», поскольку он располагался в 26-м поселке трудопоселений. Сегодня можно с уверенностью говорить: А.Л.Ж.И.Р. был крупнейшим советским женским лагерем, одним из трех «островов архипелага» ГУЛАГ.
И именно сюда, начиная с конца 1937-го, со всего Советского Союза везли жен репрессированных государственных и общественных деятелей. Только в 1938–м вместе с Ниной Вечер здесь оказались 4.500 женщин-заключенных из числа ЧСИР (члены семей изменников Родины).
Всего же за 16 лет через А.Л.Ж.И.Р. прошло более 16.000 узниц. В их числе были сестра расстрелянного маршала Михаила Тухачевского, мать Майи Плисецкой, жены Михаила Калинина, Бориса Пильняка, Николая Бухарина, мать Юрия Трифонова и многие-многие другие.
Вот что вспоминала в своих мемуарах одна из заключенных Галина Степанова-Ключникова: «Под нами, на нижних нарах, спала Рахиль Михайловна Плисецкая.
Три раза в день она бегала в детский барак кормить грудью сына... В углу барака тихонько шептались между собой жены белорусских поэтов - Вечер, Астапенко, Таубина. Напротив что-то вязала самодельным крючком Лидия Густавовна Багрицкая, жена поэта Багрицкого. После его смерти она вторично вышла замуж, но все равно получила восемь лет лагерей. По соседству лежала Оля Чукунская, жена военно-морского атташе СССР в Англии и Италии».
Тех, кто прибыл в лагерь зимой 1938 года, ждала жуткая картина. Шесть бараков из саманных кирпичей посреди степи, три ряда колючей проволоки по периметру и вышки часовых. Их выводили из вагонов-теплушек, как опасных зэков-рецидивистов, под дулами ружей, под оглушительный лай овчарок.
По документам содержащиеся в Акмолинском спецотделении женщины проходили как особо опасные преступники, поэтому условия были суровыми. Спали на нарах в несколько ярусов. Дважды в сутки - поименная перекличка, каждый день они шли на заледеневшее озеро, располагавшееся на территории, заготавливать камыш. Им топили самодельные печки в настывших бараках, его же летом использовали как материал для строительства.
Скудная еда (пайка черного хлеба, черпак баланды и чашка каши–размазни) и пронзительный холод приводили к голодным обморокам и частым обморожениям конечностей. Узницам запрещалось читать и вести записи, о свиданиях и посылках с воли речи вообще не шло.
Письма из мглы
Несмотря на все это, узницы А.Л.Ж.И.Р. работали добросовестно, перевыполняя доведенный план и не давая ни малейшего повода для взысканий. Нет, они не помышляли о побеге. Они шили ночами партии военной формы для фронта и мечтали только об одном: выйти на волю и быть полезными своей стране в это тяжелое время.
В деле № 32092 мы находим 3 рукописных письма Нины Федоровны, адресованных в Москву, лично наркому Л.П.Берия. Первое датировано 1939 годом, второе - 1942–м, третье - 1943 годом. Она пишет, что ничего не знала о «подрывной» деятельности своего мужа Платона Головача, и просит о пересмотре дела, чтобы иметь возможность самой воспитывать своих малолетних детей:
«Находясь здесь, в трудлагере, с первого дня я работаю честно, отдаю все силы и знания, за что неоднократно получала благодарности с занесением в личное дело, а также премирования. Прошу Вас пересмотреть мое дело и снять с меня позорное пятно, которое я абсолютно не заслужила. Дать мне свободу, чтобы с удесятеренной энергией работать на разгром фашистского зверя и благо моей дорогой любимой Родины».
Во всех трех случаях ей было отказано, и до конца 1945 года в ее судьбе, как и в судьбе тысяч вдов «врагов народа», ничего не изменилось. Хотя восьмилетний срок их заключения к тому времени формально был полностью исчерпан.
В начале 1946-го началось освобождение, но узниц А.Л.Ж.И.Р. освобождать никто не спешил. И вот почему: швейной фабрике в лагере надо было выполнить свой пятилетний план. А сокращение зэков в нем не предусматривалось.
В зоне освобожденным женам жить было нельзя, рядом с лагерем жилых поселков не было. Вокруг лишь голая степь. Администрация лагеря нашла довольно оригинальный выход: она перенесла колючую проволоку и вышки с охранниками вглубь, так часть бараков оказалась вне зоны. В них и поселили освобожденных женщин. Теперь они были вроде свободные, а на работу на фабрику в зоне ходили уже как вольнонаемные.
Очевидно, что в одном из таких «условно освобожденных» бараков еще несколько лет после войны жила и Нина Вечер-Головач. Акмолинское лагерное отделение официально просуществовало до июня 1953 года и было ликвидировано приказом Минюста СССР.
На месте бывшего лагеря образовался совхоз «Акмолинский», позже здесь вырос поселок. Но что же стало с Ниной Федоровной?
Признана невиновной
В марте 1953 года умирает Сталин, и в судьбе всех безвинно репрессированных наступает коренной перелом - реабилитация. Уже в следующем письме от 2 июня 1956–го на имя военного прокурора Белорусского военного округа Нина Вечер пишет: «В связи с тем, что в настоящее время проверкой установлено о совершенной невиновности моего мужа, который всю свою жизнь посвятил делу Партии и был настоящим коммунистом и патриотом, прошу Вашего вмешательства и в мое дело с тем, чтобы его пересмотреть и меня полностью реабилитировать. Вопрос о реабилитации моего мужа Вами рассмотрен в мае месяце текущего года».
Вот и все. Кольцо истории замкнулось, и справедливость все-таки восторжествовала... почти 20 лет спустя. Дочери Галине к этому времени было уже 25 лет, сыну Роллану - 20,5, самой вдове Платона Головача - 51.
Жизнь этой женщины приобрела новую точку отсчета, по сути, начавшись с чистого листа. Там, в Акмолинске, она всеми силами старалась оставить тягучие, как степные дни, и ломкие, как сухой камыш, воспоминания.
До последнего времени поселок, в котором в 1930 - 1950–е годы располагался А.Л.Ж.И.Р., назывался Малиновка. В 2007-м его переименовали в Акмол.
В том же году по инициативе президента Казахстана Нурсултана Назарбаева здесь открыт музейно-мемориальный комплекс, посвященный памяти прошедших через А.Л.Ж.И.Р. женщин, жертв политических репрессий и тоталитаризма.
Музей в форме кургана, Арка скорби, вагон–теплушка, вышка с часовым и воссозданный саманный барак - экспозиция пробирает до слез каждого, кто приезжает сюда. На черных гранитных плитах Аллеи памяти выбиты фамилии более 7.000 узниц лагеря.
Если вы окажетесь здесь, непременно разыщите надпись ВЕЧЕР Н.Ф. и склоните голову в знак уважения и скорби. Эта память, выбитая потомками на гранитных плитах, заклинает нас через десятилетия: «Никогда больше!»
В апреле 2013 года в свет вышел уже шестой том из серии сборников «Линия судьбы». Эти книги с воспоминаниями детей «врагов народа» изданы по инициативе государственно-правового департамента Нижегородской области и комиссии при Губернаторе Нижегородской области по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий.
В небольшом помещении музея локальных войн, что расположен в школе № 31, перед экраном, на котором демонстрируются документальные кадры их жизни репрессированных, сидят пожилые люди. У них на лицах печать горьких воспоминаний, у многих на глазах слезы. Это дети и внуки людей, которые были брошены в тюрьмы или расстреляны по антисоветской статьекак «враги народа». Звучит музыка и юношеские голоса рассказывают о судьбе каждого из двенадцати репрессированных, воспоминания детей которых вошли в шестой сборник серии «Линия судьбы». Вот некоторые из них.
Владимир Леонидович Пономарев
«Я родился в семье, которая безоговорочно приняла советскую власть, - вспоминает Владимир Леонидович. - Мой отец, Леонид Иванович Пономарев, был членом партии. В 1927 году он был директором педагогического техникуса в Лыскове Нижегородской области. А через три года в Нижнем заведует гороно. В этом же году Наркомпросс поручает ему организовать в Сормове инженерно-педагогический институт. Он успещно с этим справляется и работает там директором до 1934 года. В 19434 году после XVII съезда партии, где 300 делегатов выступили против Сталина, началась чистка партийных рядов. Начались аресты в Горьковском пединституте. Поводом послужило распространение письма (завещания) Ленина к партсъезду с нелицеприятной характеристикой Сталина.
Затем возникло и тяжкое обвинение: организация покушения на товарища Сталина во время первомайской демонстрациина Красной площади. О невозможности исполнения его физически в ЦК написал чекист Игорь Кедров (которого впоследствии расстреляли), но здравый смысл не принимался в расчет: надо было выполнить план по «врагам народа». Леонид Пономарев был арестован в 1936 году и сдержался в Бутырской тюрьме в камере смертников год и семь месяцев, после чего казнен. Владимир Пономарев рассказывает, что у него есть фотография отца, взятая из следственного дела]: на ней лицо человека, совершенно измученного пытками. « Вскоре я понял, - говорит Владимир Леонидович, - что существуют два разных понятия: Родина и государство». Он поступил учиться в инженерно-строительный институт, потому что он единственный, куда принимали без ограничений, в том числе и детей «врагов народа». Сейчас Пономареву 80 лет. Он со слезами на глазах слушает выступление школьников.
Автор фото Эльфия Гарипова
Наталья Романовна Долгачева (Вагнер)
«Мне посчасливилось родиться в прекрасной интеллигентной семье, - говорит в своих воспоминаниях Наталья Романовна. - Мой дед, Егор Еговрович Вагнер, был известен во всем мире как выдающийся ученый-химик, о нем написано во многих энциклопедиях. А папа, Роман Егорович Вагнер, воглавлял кафедру органической Индустриального института в Нижнем Новгороде. Я была окружена любовью и теплом.
Все рухнуло в тот день, когда позвонили в дверь и отца забрали. Это было 3 июля 1941 года. Ему инкриминировали то контрреволюционную деятельность, то «шпионаж». Папа после годового заточения и «следственных действий» погибв тюрьме.Говорят, он однажды высказал мнение, что не надо было России заключать Брестский мир. Вот в чем была его «вина». У нас с мамой началось «хождение по мукам». Денег не было. Мама не могла найти работу. Голодали мы очень. Мне, дочери «врага народа», да еще и с немецкой фамилией было подчас очень тяжко. В зубной поликлинике, куда я обратилась с нестерпимой болью, врач, взглянув на мою фамилию, спросила:
-Ты немка?
-Нет, - ответила я. Тогда она кивнула своим соседкам.
-Идите сюда, посмотрите! Вот типичная немка!- и снова повернулась ко мне. - Нет у нас лекарств! Всё!
Так я и ушла не залечив зуб, и долгие годы не могла заставить себя пойти в какую-нибудь другую поликлинику...»
Наталья Романовна Долгачева (Вагнер) долгие годы преподавала в музыкальной школе № 1 г. Горького. Сейчас ей 91 год. Передвигаться ей в силу возраста непросто, поэтому книгу и диск с презентацией получает ее внук.
Инна Анатольевна Кирпичникова (Кельмансон)
Отец Инны Анатльевны был заместителям председателя Госплана Казахской ССР по промышленности, курировал металлургическую промышленность Казахстана. «В декабре 1936 года прямо на работе отце был арестован, - вспоминает Инна Анатольевна. - Следствием «установили», что Кельмансон Анатолий Израилевич - активный участник антисоветской троцкистской организации, шпион многих иностранных разведок («Зачем простому советскому человеку знание пяти иностранных языков?»). К тому же на комбинате работали специалисты из Америки (мистер Фостер, мистер Алиш). Руководствуясь статьей 58-2, 7, 8, 11 УК РСФСР, 3 октября 1937 года он был приговорен к расстрелу. 17 октября приговор и был приведен в исполнение. А в феврале 1938 года без суда и следствия маму этапом отправили в лагерь, который узницы окрестили АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников Родины)».
Маленькая Инна осталась на попечении тети и два года ничего не знала о судьбе матери. Их с тетей Олей выселили из квартиры. По счастью, их приютила мать профессора- «врага народа», разрешив им занять кладовку. С родной матерью Инна познакомилась только через восемь лет и долго привыкала и к ней, и к жизни в Карлаге, куда уехала к матери. «Заключенные там работали в управлении, больнице, аптеке, садовниками, - вспоминает Инна Анатольевна. - А дворником в управлении была Блюхерша (жена командарма Блюхера).
В школе тоже работали репрессированные. Когда умер Сталин, в школе был траурный митинг. Я стояла в почетном карауле у портрета, и слезы текли по щекам. Сзади подошла учительница Зинаида Ивановна.
-Инночка, - она звала всех по имени, - радоваться надо, а не плакать.
Я решила, что она от горя все перепутала, а мама вечером попросила меня никому об этом не рассказывать». Инна Анатольевна работала в политехнических институтах Барнаула и Алма-Аты, получила звание доцента по кафедре физики. В 1997 году вместе с мужем перебрались в Нижний Новгород, поближе к дочери и внукам.
«На примере судеб этих выдающихся людей молодое поколение может учиться мужеству, силе духа и умению сохранить себя даже в самых сложных жизненных ситуациях», - поясняет Инга Фаворская
, председатель Комиссии при Губернаторе Нижегородской области по восстановлению прав реабилитированных жертв политических репрессий и один из организаторов презентации книги.
Клеймо «врага народа» в сталинские времена стоило многим умнейшим и талантливейшим людям эпохи не только профессиональных успехов, но и жизни. Даже приближенным к вождю высоким чинам не удалось избежать репрессий. Детям «врагов народа» нередко приходилось расплачиваться за несовершенные преступления родителей, и, хотя многие из них впоследствии все же сумели перебороть судьбу и стать знаменитыми актерами, о своем прошлом они предпочитали не вспоминать.
Ольга Аросева с отцом Александром Аросевым, Иосифом Сталиным, Лазарем Кагановичем и Климентом Ворошиловым | Фото: uznayvse.ru
Известная актриса Ольга Аросева родилась в семье дворянки с польскими корнями и писателя, революционера-большевика, дипломата Александра Аросева – человека, приближенного к Сталину. Детство она провела в Париже, где ее отец работал секретарем советского посольства, затем семья жила в Чехословакии и Швеции.
Актриса Ольга Аросева | Фото: aif.ru
Актриса Ольга Аросева | Фото: uznayvse.ru
Когда Ольге было 5 лет, ее мать ушла от них, сбежав из Стокгольма на Сахалин к любимому человеку. Это впоследствии спасло жизнь ее дочерям: после возвращения в СССР в 1937 г. отца арестовали и через год расстреляли, а девочек отправили к матери.
8-летняя Ольга написала Сталину письмо с просьбой помиловать отца и даже получила из канцелярии ответ с обещанием пересмотреть дело, но вскоре она узнала о том, что Александр Аросев «осужден на 10 лет без права переписки». О том, что это означало расстрел, Ольга узнала уже взрослой.
В конце 1930-х гг. ее старшую сестру заставили публично отречься от отца – «врага народа», под угрозой исключения из комсомола. Ольга не захотела делать то же самое и не вступила в комсомол. Реабилитировали отца в 1955 г. – «за отсутствием состава преступления».
Актриса Татьяна Окуневская | Фото: kino-teatr.ru
Татьяна Окуневская | Фото: russiahousenews.info
Актриса Татьяна Окуневская родилась в семье белого офицера, который после революции решил остаться в СССР. Девочку дважды отчисляли из школы, а позже не приняли в архитектурный институт. Об офицерском прошлом отца вспомнили в 1937 г., когда его объявили врагом народа и репрессировали.
Своего отца Татьяна Окуневская больше не видела, только навсегда запомнила его слова: «Девочка моя! Ты стала совсем взрослой, и я должен тебе все рассказать. Я не совершал преступлений, но я до революции был офицером. Я не хотел бежать за границу… Я верил в гуманность… Я был лоялен… Но… Из квартиры нас выселили, с работы уволили, продовольственные карточки отобрали…
Дети революции! Вы ничего не знаете о мире, да что о мире, о своей стране, о своей родине, о своем народе несчастном, многострадальном, трагическом, прекрасном, с великой духовной энергией, смешном, доверчивом, могучем, добром, талантливом, сбитом с толку…».
Леонид Броневой в фильме *Семнадцать мгновений весны*, 1973 | Фото: vm.ru
Леонид Броневой | Фото: lifeactor.ru
Отец Леонида Броневого Соломон Иосифович тоже занимал высокий пост – он был юристом по образованию и работал в экономическом отделе украинского НКВД. В 1937 г., когда Леониду было 8 лет, отца арестовали как «врага народа». Их с матерью выслали из Киева в Кировскую область, а обратно разрешили вернуться только в 1941 г.
Отца на 10 лет оправили валить лес на Колыму, и семья больше не воссоединилась – мать расторгла брак и даже сменила сыну отчество. Леониду была закрыта дорога в театральные вузы столицы, и он поступил в Ташкентский институт театрального искусства – там не потребовали заполнять анкету со сведениями о родственниках. Только после смерти Сталина Леонид Броневой смог поступить в Школу-студию МХАТ, куда его приняли сразу на 3-й курс.
Александр Збруев | Фото: kino-teatr.ru
Актер Александр Збруев | Фото: kino-teatr.ru
У матери Александра Збруева были дворянские корни, а отец служил начальником Главного управления Наркомсвязи и заместителем наркома связи СССР. В ноябре 1937 г. он оправился в командировку в Америку, по возвращении был арестован, а полгода спустя – расстрелян. Александр родился за два месяца до гибели отца и никогда его не видел.
«Слово «папа» всегда было для меня чужим, не вызывало никаких ассоциаций и эмоций, всех родных мне заменила мама», – признавался актер. Семью «врага народа» выслали из Москвы в Ярославскую область, а вернуться разрешили только в 1943 г. Ознакомиться с архивами НКВД, где хранилась информация о допросах отца, Александру Збруеву удалось только после перестройки. Как оказалось, слушание дела продолжалось всего 15 минут, после чего был вынесен расстрельный приговор.
Олег Янковский | Фото: ksovd.org
Детьми «врага народа» были и актеры Олег и Ростислав Янковские. Их отца арестовывали дважды: в 1930 г. – за дворянское происхождение, а в 1937 г. – за дружбу с опальным маршалом Тухачевским, репрессированным по «делу военных».
Из-за этого в семье уничтожили все документы, которые свидетельствовали о его прошлом, не оставили даже орден Святого Георгия, которым Ивана Янковского наградили во время Первой Мировой войны. Через несколько лет его освободили, но вскоре он скончался – дали знать о себе последствия тяжелых лет, проведенных в заключении.
Олег Янковский в фильме *Тот самый Мюнхгаузен*, 1979 | Фото: ksovd.org
Патриотическое воспитание молодёжи приобрело очень интересные формы: благотворительный фонд «Содействие беспризорникам» на днях устроил для детей веселую игру «Убей врага народа», в рамках которой ребятам раздали пневматические ружья и предложили расстрелять распечатанные изображения американского генерал-лейтенанта Роберта Скейлза.
Этот человек известен в России тем, что в марте 2015 года, выступая на телевидении, призвал убивать в Донбассе русских. «На Украине уже все решено. Единственное, как США могут как-то оказать влияние на ситуацию в регионе и переломить ее ход, это начать убивать русских. Убивать так много русских, что даже российские СМИ не смогли бы скрыть тот факт, что русские возвращаются на родину в гробах», - сказал он в эфире Fox News. После такого заявления Следственный комитет завёл в отношении Скейлза уголовное дело по ст. 354 УК РФ (публичные призывы к развязыванию агрессивной войны, совершенные с использованием СМИ).
Спора нет, персонаж одиозный, сукин сын, вполне годный на то, чтобы назвать его врагом русского народа. Только вот он ли является преградой уральской молодёжи на пути к счастливому будущему? В Свердловской области в этой сфере, мягко говоря, хватает проблем. Этот регион, например, не первый год находится на первом месте в России по уровню распространенности ВИЧ-инфекции. На сто тысяч населения там приходится более 1700 инфицированных. Кроме того, с 2016 по 2017 год в области в два раза выросла смертность от передозировки наркотиками, а всего число наркоманов на Урале за этот период выросло в 1,7 раза.
О том, как региональные власти относятся к будущему страны, всё стало понятно после нашумевшего выступления директор регионального департамента молодёжной политики Ольги Глацких, согласно которой государство молодёжи «ничего не должно, а должны родители, государство не просило родителей рожать».
Конечно, хотелось бы верить, что молодые уральцы, безжалостно расстреляв фотопортрет пожилого американского генерала, обретут такую сознательность, что никогда не станут принимать наркотики, а вырастут исключительно здоровыми ребятами и будут приумножать славу страны в науке и спорте. Но есть подозрение, что при такой «продуманной» и «эффективной» политике региональных властей в отчетах Кремлю из положительных новостей будет только растущее число расстрелянных «врагов народа».
"Мы хотим, чтобы дети выросли защитниками и у них было восприятие, что родина - это родина, а если враг наступает - нужно отвечать адекватно", - сказал глава «Содействие беспризорникам» Ашурбек Манасов журналистам, объясняя эту загадочную акцию.
Стоит отметить, что его фонд получает финансовую поддержку из госбюджета, в частности, в 2017 году ему было выделено 600 тысяч рублей. Не бог весть, какие деньги, конечно, и, надеюсь, не все они пошли на принтер, бумагу и пневматические ружья. Смущает, что информации о других мероприятиях, связанных с этим фондом, в медийном пространстве как-то маловато. Зато есть информация о выигранном в прошлом году контракте на сумму 294 630 рублей, в рамках которого фонд организовал и провёл для свердловского ГАУ СО «Дом молодежи» мероприятие «в рамках реализации поведенческих программ для молодежи, находящейся в социально опасном положении».
В общем, хотелось бы, чтобы благотворительные организации делали для молодёжи что-то действительно полезное, особенно учитывая, какие проблемы с адаптацией к нормальной жизни есть у выпускников детдомов. А стрелять во «врагов народа» их научат в других местах по достижении совершеннолетия, не надо на это лишний раз тратить бюджетные деньги.
Да и вообще с темой расстрелов в Екатеринбурге стоит быть как-то поаккуратнее, а то за Екатеринбургом после убийства царской семьи и так уже закрепилось прозвище «расстрельный край державы».
Новости Свердловской области: В Свердловской области школьник в ссоре застрелил из ружья своего сверстника
А потом помню: черное небо и черный самолет. Возле шоссе лежит наша
мама с раскинутыми руками. Мы просим ее встать, а она не встает. Не
поднимается. Солдаты завернули маму в плащ-палатку и похоронили в песке, на
этом же месте. Мы кричали и просили: "Не закапывайте нашу мамку в ямку. Она
проснется, и мы пойдем дальше". По песку ползали какие-то большие жуки... Я
не могла представить, как мама будет жить под землей с ними. Как мы ее потом
найдем, как мы встретимся? Кто напишет нашему папе?
Кто-то из солдат спрашивал меня: "Девочка, как тебя зовут?" А я
забыла... "Девочка, а как твоя фамилия? Как зовут твою маму?" Я не
помнила... Мы сидели возле маминого бугорка до ночи, пока нас не подобрали и
не посадили на телегу. Полная телега детей. Вез нас какой-то старик, собирал
всех по дороге. Приехали в чужую деревню, и разобрали нас по хатам чужие
люди.
Женя Белькевич - 6 лет.
Спать было не на чем, спали на соломе. Когда пришла зима, на
четверых были одни ботинки. А потом начался голод. Голодал не только детдом,
голодали и люди вокруг нас, потому что все отдавали фронту. В детдоме жило
двести пятьдесят детей, и однажды - позвали на обед, а есть вообще нечего.
Сидят в столовой воспитательницы и директор, смотрят на нас, и глаза у них
полные слез. А была у нас лошадь Майка... Она была старая и очень ласковая,
мы возили на ней воду. На следующий день убили эту Майку. И давали нам воду
и такой маленький кусочек Майки... Но от нас это долго скрывали. Мы не могли
бы ее есть... Ни за что! Это была единственная лошадь в нашем детдоме. И еще
два голодных кота. Скелеты! Хорошо, думали мы потом, это счастье, что коты
такие худые, нам не придется их есть.
Ходили мы с огромными животами, я, например, могла съесть ведро супа,
потому что в этом супе ничего не было. Сколько мне будут наливать, столько я
буду есть и есть. Спасала нас природа, мы были как жвачные животные. Весной
в радиусе нескольких километров... Вокруг детдома... Не распускалось ни одно
дерево, потому что съедались все почки, мы сдирали даже молодую кору. Ели
траву, всю подряд ели. Нам дали бушлаты, и в этих бушлатах мы проделали
карманы и носили с собой траву, носили и жевали. Лето нас спасало, а зимой
становилось очень тяжело. Маленьких детей, нас было человек сорок, поселили
отдельно. По ночам - рев. Звали маму и папу. Воспитатели и учителя старались
не произносить при нас слово "мама". Они рассказывали нам сказки и подбирали
такие книжки, чтобы там не было этого слова. Если кто-то вдруг произносил
"мама", сразу начинался рев. Безутешный рев.
Зина Косяк -8 лет.
В конце сорок четвертого года... Я увидела первых пленных немцев... Они
шли широкой колонной по улице. И что меня поразило, так это то, что люди
подходили к ним и давали хлеб. Меня это так поразило, что я побежала на
работу к маме спросить: "Почему наши люди дают немцам хлеб?" Мама ничего не
сказала, она только заплакала. Тогда же я увидела первого мертвого в
немецкой форме, он шел-шел в колонне и упал. Колонна постояла и двинулась
дальше, а возле него поставили нашего солдата. Я подбежала... Меня тянуло
посмотреть на смерть вблизи, побыть рядом. Когда по радио объявляли о
потерях противника, мы всегда радовались... А тут... Я увидела... Человек
как будто спал... Он даже не лежал, а сидел, полускрючившись, голова немного
на плече. Я не знала: ненавидеть мне его или жалеть? Это был враг. Наш враг!
Не помню: молодой он или старый? Очень усталый. Из-за этого мне было трудно
его ненавидеть. Я тоже маме об этом рассказала. И она опять плакала.
Таиса Насветникова -7 лет.
Через два дня, наверное, к нам на хутор зашла группа красноармейцев.
Запыленные, потные, с запекшимися губами, они жадно пили воду из колодца. И
как же они ожили... Как просветлели их лица, когда в небе появилось четыре
наших самолета. На них мы заметили такие четкие красные звезды. "Наши!
Наши!" - кричали мы вместе с красноармейцами. Но вдруг откуда-то вынырнули
маленькие черные самолеты, они крутились вокруг наших, что-то там трещало,
гремело. Это как, знаете... Кто-то рвет клеенку или полотно... Но звук
громче... Я еще не знал. что так издали или с высоты трещат пулеметные
очереди. За падающими нашими самолетами потянулись красные полосы огня и
дыма. Бабах! Красноармейцы стояли и плакали, не стесняясь своих слез. Я
первый раз видел... Первый раз... Чтобы красноармейцы плакали... В военных
фильмах, которые я ходил смотреть в наш поселок, они никогда не плакали.
А потом... Потом... Еще через несколько дней... Из деревни Кабаки
прибежала мамина сестра - тетя Катя. Черная, страшная. Она рассказала, что в
их деревню приехали немцы, собрали активистов и вывели за околицу, там
расстреляли из пулеметов. Среди расстрелянных был и мамин брат, депутат
сельского Совета. Старый коммунист.
До сих пор помню слова тети Кати:
- Они ему разбили голову, и я руками мозги собирала... Они
белые-белые...
Она жила у нас два дня. И все дни рассказывала... Повторяла... За эти
два дня у нее побелела голова. И когда мама сидела рядом с тетей Катей,
обнимала ее и плакала, я гладил ее по голове. Боялся.
Я боялся, что мама тоже станет белая...
Женя Селеня - 5 лет.
Скоро начали голодать. Собирали лебеду, ели лебеду. Ели какие-то
цветы! Быстро кончились дрова. Немцы сожгли большой колхозный сад за
городом, боялись партизан, так все ходили и обрубали там пеньки, чтобы хоть
немного принести дров. Нагреть дома печь. Из дрожжей делали печенку: жарили
дрожжи на сковородке, и у них появлялся привкус печени. Мама дала мне
деньги, чтобы я купила хлеба на рынке. А там старая женщина продавала
козлят, и я вообразила, что спасу всю нашу семью, купив козленка. Козленок
подрастет -- и у нас будет много молока. И я купила козленка, заплатив за
него все деньги, которые мне дали с собой. Я не помню, как мама меня ругала,
помню только, что мы несколько дней сидели голодные: деньги кончились.
Варили какую-то затирку, кормили ею козленка, я брала его с собой спать,
чтобы ему было тепло, но он замерзал. И скоро умер... Это была трагедия...
Мы очень плакали, не разрешали его уносить из дома. Сильнее всех плакала я,
считая себя виноватой. Мама вынесла его ночью тихонько, а нам сказала, что
козленка съели мыши.
Инна Левкевич - 10 лет.
В ноябре сорок второго... Начальник госпиталя приказал выдать мне
форму, правда, ее пришлось срочно перешивать. А сапоги на меня не могли
найти целый месяц. Так я стал воспитанником госпиталя. Солдатом. Что делал?
Одни бинты могли свести с ума. Их всегда не хватало. Приходилось стирать,
сушить, скручивать. Попробуйте скрутить тысячу штук в день! А я наловчился
еще быстрее взрослых. Ловко получилась и первая самокрутка... В день моего
двенадцатилетия старшина с улыбкой вручил мне пачку махорки, как
полноправному бойцу. Покуривал... Тихонько от мамы... Воображал, конечно.
Ну, и страшно... Я с трудом к крови привык. Боялся обожженных. С черными
лицами...
Когда разбомбили вагоны с солью и парафином, и то, и другое в дело
пошло. Соль -- поварам, парафин -- мне. Пришлось овладеть специальностью, не
предусмотренной никакими воинскими списками -- делал свечи. Это похуже
бинтов! Моя задача, чтобы свечи долго горели, ими пользовались, когда не
было электричества. Под бомбежкой. Врачи не прекращали операции ни под
бомбежкой, ни под обстрелом. Ночью только закрывали окна. Завешивали
простынями. Одеялами.
Володя Чистоклетов -- 10 лет.
Они нас расстреливали в упор... Люди падали на землю... В песок, в
траву... "Закрой глаза, сынок... Не смотри..." - просил отец. Я боялся
смотреть и на небо -- там было черно от самолетов, и на землю -- везде
лежали убитые. Близко пролетел самолет... Отец тоже упал и не поднялся. Я
сидел над ним: "Папа, открой глаза... Папа, открой глаза.." Какие-то люди
кричали: "Немцы!" -- и тянули меня за собой. А до меня не доходило, что отец
больше не встанет, и вот так в пыли, на дороге, я его должен бросить. На нем
нигде не было крови, он просто молча лежал. Меня от него оттянули силой, но
много дней я шел и оглядывался, ждал - отец меня догонит. Просыпался
ночью... Просыпался от его голоса... Я не мог поверить, что отца больше у
меня нет. Так остался я один и в одном суконном костюме.
Володя Парабкович - 12 лет.
Когда нас освободили, отец ушел на фронт. Ушел с армией. Уже без него
мне сшили первое платье за войну. Сшила его мама из портянок, они были
белые, она их покрасила чернилами. На один рукав чернил не хватило. А мне
хотелось показать подружкам новое платье. И я стояла в калитке боком, то
есть хороший рукав показывала, а плохой прятала к дому. Мне казалось, что я
такая нарядная, такая красивая!
В школе впереди меня сидела девочка Аня. У нее погибли отец с матерью,
она жила с бабушкой. Они были беженцы, из-под Смоленска. Школа ей купила
пальто, валенки и блестящие галоши. Учительница принесла и положила все это
ей на парту. А мы сидели притихшие, потому что ни у кого из нас не было ни
таких валенок, ни такого пальто. Мы завидовали. Кто-то из мальчишек толкнул
Аню и сказал: "Повезло как!" Она упала на парту и заплакала. Плакала навзрыд
все четыре урока.
Вернулся с фронта отец, все пришли посмотреть на нашего папу. И на нас,
потому что к нам вернулся папа.
Первой пришла эта девочка...
Нина Ярошевич - 9 лет.
Иду из столовой, дети все кричат: "Приехала твоя мама!" У меня в ушах:
"Твоя ма-а-а-ма... Твоя ма-а-а-ма..." Мама мне снилась каждую ночь. Моя
настоящая мама. И вдруг она наяву, но мне казалось, что это во сне. Вижу --
мама! И не верю. Несколько дней меня уговаривали, а я боялась к маме
подходить. Вдруг это сон? Сон!! Мама плачет, а я кричу: "Не подходи! Мою
маму убили". Я боялась... Я боялась поверить в свое счастье...
Я и сейчас.. Всю жизнь плачу в счастливые моменты своей жизни.
Обливаюсь слезами. Всю жизнь... Мой муж... Мы живем с ним в любви много лет.
Когда он сделал мне предложение: "Я тебя люблю. Давай поженимся"... Я - в
слезы... Он испугался: "Я тебя обидел?" - "Нет! Нет! Я - счастливая!" Но я
никогда не могу быть до конца счастливой. Совсем счастливой. Не получается у
меня счастье. Боюсь счастья. Мне всегда кажется, что оно вот-вот кончится.
Во мне всегда живет это "вот-вот". Детский страх...
Тамара Пархимович -7 лет.
Жила рядом с нами очень хорошая, добрая женщина. Она видела все наши
страдания и сказала маме: "Пусть ваша дочь помогает мне по хозяйству". Уж
очень я была хилая. Ушла она в поле, а меня оставила с внуком, показала, что
где лежит, чтобы я его накормила и сама поела. Я подойду к столу, посмотрю
на еду, а брать боюсь. Мне казалось, что если я возьму что-нибудь, то все
сразу исчезнет, что это сон. Не то что есть, я даже пальцем боялась крошечку
тронуть -- только бы все это не перестало существовать. Я лучше буду
смотреть, долго буду смотреть. То сбоку, то сзади подойду. Глаза боялась
закрыть. Так за весь день в рот ничего не взяла. А у этой женщины были
корова, овцы, куры. И она оставила мне масло, яйца...
Пришла хозяйка вечером, спрашивает:
- Ела?
Отвечаю:
-Ела...
-Ну, иди тогда домой. А это маме отнеси. - И дает мне хлебушка. - А
завтра снова приходи.
Пришла я домой, и эта женщина - сразу за мной. Я испугалась: не
пропало ли чего? А она целует меня и плачет:
- Что же ты, дурочка, ничегошеньки не ела? Почему все на месте лежит?
- И гладит, гладит меня по голове.
Эмма Левина - 13 лет.
Я очень удивилась, что молодой фашистский офицер, который стал жить у
нас, был в очках. А я себе представляла, что в очках ходят только учителя.
Он жил с денщиком в одной половине дома, а мы - в другой. Братик, самый
маленький, у нас простыл и сильно кашлял. У него была большая температура,
он весь горел, плакал ночами. Наутро офицер заходит на нашу половину и
говорит маме, что если киндер будет плакать, не давать ему спать по ночам,
то он его "пуф-пуф" - и показывает на свой пистолет. Ночью, как только брат
закашляет или заплачет, мать хватает его в одеяло, бежит на улицу и там
качает, пока он не заснет или не успокоится. Пуф-пуф...
Забрали у нас все, мы голодали. На кухню не пускали, варили они там
только себе. Брат маленький, он услышал запах и пополз по полу на этот
запах. А они каждый день варили гороховый суп, очень слышно, как пахнет этот
суп. Через пять минут раздался крик моего брата, страшный визг. Его облили
кипятком на кухне, облили за то, что он просил есть. А он был такой
голодный, что подойдет к маме: "Давай сварим моего утенка". Утенок у него
был самой любимой игрушкой, он никому его раньше в руки не давал. Спал с
ним.
Нина Рачицкая - 7 лет.
Там собралось много людей. И детей. Те, кто приехал за мамой, нас не
знали и не нашли. Они ломают дверь... А я вижу, что на дороге показалась
мама, такая маленькая, такая худенькая. И немцы ее увидели, они побежали
наверх, на горку, схватили маму, заломили ей руки и стали бить. А мы бежим и
кричим все втроем, кричим, сколько есть силы: "Мама! Мама!" Втолкнули ее в
мотоциклетную коляску, она только крикнула соседке: "Феня милая, ты
присмотри за моими детьми". Нас соседи отвели от дороги, но каждый боялся к
себе брать: а вдруг придут за нами? И мы пошли плакать в канаву. Домой
нельзя, нам уже рассказали, что в соседней деревне забрали родителей, а
детей сожгли, закрыли в доме и сожгли. Боимся войти в свой дом... Так
продолжалось, наверное, три дня. То мы в курятнике сидим, то к огороду
нашему подойдем. Есть хочется, а в огороде ничего не трогаем, потому что
мама ругалась, что мы рано рвем морковку, когда она еще не выросла, горох
обрываем. Мы ничего не берем и говорим друг другу, мол, наша мама
переживает, что мы без нее все уничтожим на огороде. Конечно, она так
думает. Она не знает, что мы ничего не трогаем. Слушаемся. Взрослые
передавали, и дети приносили нам: кто - брюкву вареную, кто - картофелину,
кто - бурак...
Потом нас забрала к себе тетя Арина. У нее остался один мальчик, а
двоих она потеряла, когда уходила с беженцами. Мы все время вспоминали маму,
и тетя Арина повела нас к коменданту тюрьмы, стала просить о свидании.
Комендант сказал, что разговаривать с мамой нельзя, единственное, что он нам
разрешил, -- это пройти мимо ее окошка.
Мы пошли мимо окошка, и я увидела маму... Нас вели так быстро, что маму
увидела я одна, а сестренки не успели. Мамино лицо было красное, я поняла -
ее сильно били. Она нас тоже увидела и только крикнула: "Дети! Девочки мои!"
И больше не выглянула в окошко. Потом нам передавали, что она увидела нас и
потеряла сознание...
Через несколько дней мы узнали - маму расстреляли. Я и сестричка Рая
понимали, что нашей мамы уже нет, а самая младшая, Томочка, говорила, что
вот вернется мама, я ей все расскажу, если мы ее обижали, не брали на руки.
Когда нам давали поесть, я лучший кусочек отдавала ей. Так, я помнила,
делала мама...
Когда маму расстреляли... Подъехала к нашему дому машина... Стали
забирать вещи... Соседи позвали нас "Идите, попросите свои валенки, свои
теплые пальто. Скоро будет зима, а вы одеты по-летнему". Стоим мы втроем,
маленькая Томочка сидит у меня на шее, и я говорю: "Дядя, дайте ей валенки".
Полицейский в это время их взял и несет. Я договорить не успела, как он пнул
меня ногой, и сестра свалилась... И ударилась головкой о камень. Наутро мы
увидели на том месте большой нарыв, он стал расти. У тети Арины был толстый
платок, она завяжет ей головку, а нарыв все равно видно. Я ночью обниму
сестренку, а головка у нее большая-большая. И у меня страх, что она умрет.
Лиля Мельникова -7 лет.
Скоро немцы вернулись... Через несколько дней... Собрали всех детей,
нас было тринадцать человек, поставили впереди своей колонны - боялись
партизанских мин. Мы шли впереди, а они за нами ехали. Если надо было,
например, остановиться и взять воду из колодца, они сначала запускали к
колодцу нас. Так мы шли километров пятнадцать. Мальчишки не так боялись, а
девочки шли и плакали. А они за нами на машинах... Не убежишь... Помню, что
мы шли босиком, а еще только начиналась весна. Первые дни...
Хочу забыть...
Немцы ходили по хатам... Собирали матерей тех, у кого дети ушли в
партизаны... И отрубили им головы посреди деревни... Нам приказали:
"Смотрите". В одной хате никого не нашли, поймали и повесили их кота. Он
висел на веревочке, как ребенок...
Хочу все забыть...
Люба Александрович -11 лет.
Шли... Шли... В какой-то деревне... В одной хате было открыто окно. И
там, видно, недавно пекли картофельные пироги. И когда мы приблизились, брат
услышал запах этих пирогов, он потерял сознание. Я зашла в эту хату, хотела
попросить кусочек для брата, потому что он бы не поднялся. А я бы его не
понесла, сил мало. В хате никого не нашла, но не удержалась и отломила
кусочек пирога. Сидим и ждем хозяев, чтобы не подумали, что мы воруем.
Пришла хозяйка, она жила одна. Она нас не отпустила, она сказала: "Теперь
будете мои дети..." Как она это сказала, мы тут же с братом за столом
заснули. Так нам стало хорошо. У нас появился дом...
Скоро деревню сожгли. Людей всех тоже. И нашу новую тетю. А мы остались
жить, потому что рано утром ушли за ягодами... Сидели на горке и смотрели на
огонь... Уже все понимали... Не знали: куда нам идти? Как найти еще одну
тетю? Только эту полюбили. Мы даже говорили между собой, что будем называть
нашу новую тетю мамой. Такая она хорошая, она всегда целовала нас на ночь.
Нас подобрали партизаны. Из партизанского отряда на самолете отправили
за линию фронта...
Что у меня осталось с войны? Я не понимаю, что такое чужие люди, потому
что мы выросли с братом среди чужих людей. Нас спасли чужие люди. Но какие
же они мне чужие? Все люди свои. Я живу с этим чувством...
Нина Шунто - 6 лет.
Жили мы: мама, две сестрички, братик и курица. У нас одна курица
осталась, она с нами в хате жила, с нами спала. С нами от бомб пряталась.
Она привыкла и ходила за нами, как собачка. Как мы ни голодали, а курицу
спасли. А голодали так, что мать за зиму сварила старый кожух и все кнуты, а
нам они пахли мясом. Братик грудной... Заваривали кипятком яйцо, и эту
водичку давали ему вместо молока. Он переставал тогда плакать и умирать...
А вокруг убивали. Убивали. Убивали... Людей, коней, собак... За войну у
нас всех коней убили. Всех собак. Правда, коты уцелели.
Днем немцы приходят: "Матка, дай яйца. Матка, дай сало". Стреляют. А
ночью партизаны... Партизанам надо было выжить в лесу, особенно зимой. Они
ночью стучали в окно. Когда добром заберут, когда силой... У нас вывели
коровку... Мама плачет. И партизаны плачут... Не рассказать. Не рассказать,
милая. Нет! И нет!
Мама с бабушкой пахали так: сначала мама надевала на шею хомут, а
бабушка шла за плугом. Потом они менялись, другая становилась конем. Я
мечтала скорее вырасти... Жалко было маму и бабушку...
После войны на всю деревню была одна собака (чужая прибилась) и одна
наша курица. Яйца мы не ели. Собирали, чтобы вывести цыплят.
Я пошла в школу... Оторвала со стены кусок старых обоев - это была моя
тетрадка. Вместо резинки - пробка из бутылки. Выросли осенью бураки, так мы
радовались, что сейчас натрем бураков и у нас будут чернила. День-два эта
каша постоит и становится черная. Уже было чем писать.
Еще помню, что мама и я любили вышивать гладью, обязательно чтобы
веселенькие цветочки были. Черных ниток я не любила.
И сейчас не люблю черный цвет...
Зина Гурская -7 лет.
*********************************
Из книги Светланы Алексиевич "Последние свидетели". Все книги Алексиевич были у меня задолго до того, как она получила Нобелевскую премию, чем вызвала ожесточенные споры: достойна или не достойна, позор или гордость... Я думаю, что позор тем, (особенно её коллегам-писателям), которые вместо того, чтобы поздравить, писали мерзкие пасквили, соревнуясь в остроумии. Да, она не Толстой, не Бунин, не Куприн. Она на их славу и не претендует. Она человек, который еще с 70-ых годов прошлого века стал собирать бесценные воспоминания последних живых свидетелей войны. Человек, которые смог их разговорить, которые описал всё это самыми пронзительными словами. Один-единственный человек, которые додумался это сделать, годами собирал, пропустил через своё сердце. А ведь тогда было совершенно не принято рассказывать, как всё было на самом деле. Невероятно, что ей удалось добыть эти свидетельства. Её книги останутся нам, детям, внукам, правнукам и праправнукам. Это самое важное и за это она заслужила свою премию. А всё остальное, что ставят ей в вину, абсолютно неважно.