Первой степени (1946 - посмертно ).

Биография

Вячеслав Шишков родился 21 сентября (3 октября) 1873 года в Бежецке (ныне Тверской области) в семье мелкого лавочника. Учился в частном пансионе, потом в Бежецком городском 6-классном училище (1882-1888), в 1891 году окончил Вышневолоцкое училище кондукторов путей сообщения.

Творчество

Первая публикация - символическая сказка «Кедр» (1908) в газете «Сибирская жизнь» (Томск), в периодике 1908-1911 годов печатались путевые очерки и рассказы Шишкова.

С 1911 года Шишков является регулярным посетителем потанинских «четвергов», где бывала творческая и научная интеллигенция Томска.

Активную литературную деятельность Шишков начал в 1913 году (рассказы «Помолились», «Суд скорый», «Краля»). В 1915 году переехал в Петроград, где сблизился с Максимом Горьким . В 1916 году при содействии Горького выходит первый сборник рассказов «Сибирский сказ».

После переезда в Петроград, Сибирь и особенно Алтай остаются одной из основных тем его творчества. Вершиной сибирской прозы Шишкова стали романы «Ватага» (1923 год, о Гражданской войне) и «Угрюм-река» (1933 год, о жизни в Сибири на рубеже XIX-XX веков). Итогом нескольких лет работы на Алтае дорожным инженером стал сборник путевых очерков «По Чуйскому тракту» и рассказов «Чуйские были».

Последние 7 лет жизни работал над задуманной им 3-томной исторической эпопеей «Емельян Пугачёв» .

В 1941 и до 1 апреля 1942 года Шишков находится в блокадном Ленинграде , пишет статьи для фронтовых газет, издаёт первый том «Емельяна Пугачёва», оставшегося незаконченным.

Как художник Шишков воспринимается в русле демократического направления русского реализма. Его достижения в бытописании соседствуют с широким использованием аллегории, символики. Особое восхищение читателей вызывает этнографическая языковая чуткость писателя.

Шишков хороший рассказчик-реалист, многообразно отразивший в своей прозе глубокое знание различных областей Сибири и интерес к народному языку .

Вячеслав Яковлевич Шишков умер 6 марта 1945 года . Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище (участок № 2).

Награды

• орден Ленина (3 октября 1943),
• Сталинская премия первой степени (посмертно) (1946) - за роман «Емельян Пугачёв».

Память

• 20 августа 1950 года в городском саду города Бежецка был открыт памятник В. Я. Шишкову. 5 ноября 1973 года в Бежецке открылся музей В. Я. Шишкова.
• В 1953 году в Томске установлен бюст Вячеслава Шишкова, его именем названа улица, на доме (ул. Шишкова , 10), по соседству с которым (предположительно ) в 1911-1915 годах жил Шишков, установлена памятная доска .
• В 1965 году новой улице города Пушкина присвоили название улица Вячеслава Шишкова .
• Несколько теплоходов получили имя «Вячеслав Шишков». Один из них эксплуатируется на Енисее Енисейским речным пароходством .
• Имя В. Я. Шишкова носит Алтайская краевая универсальная научная библиотека (Барнаул) .
• В Центральном районе Воронежа есть улица Шишкова .
• Имя В. Я. Шишкова носит Бежецкая межпоселенческая центральная библиотека Тверской области.
• В городе Бийске именем Шишкова названа улица, по которой проходит Чуйский тракт .
• Имя В. Я. Шишкова носит также одна из улиц в Советском районе Нижнего Новгорода .
• Краеведческий музей в селе Ербогачён носит имя В. Я. Шишкова.
• На Чуйском тракте, недалеко от села Манжерок , установлен памятник В. Я. Шишкову.
• Были установлены стипендии имени В. Я. Шишкова в и ЛГУ ; установлены мемориальные доски на домах, где проживал писатель в Москве и Ленинграде.
• В честь его названа железнодорожная станция в Бежецком районе Тверской области, расположенная на линии Бологое-Сонково-Рыбинск.

Всероссийская литературная премия имени В. Я. Шишкова

Учреждена в 2003 году в городе Бежецке Тверской области. Кавалеры:

• 2003 год - Черкасов, Владимир Георгиевич - «На стрежне Угрюм-реки: Жизнь и приключения писателя Вячеслава Шишкова».
• 2004 год - Калюжный, Григорий Петрович - удостоен премии за большую работу по изданию книг о русской провинции.
• 2005 год - Иванов, Геннадий Викторович - «Знаменитые и известные бежечане».
• 2006 год - Крупин, Михаил Владимирович - «Великий самозванец».
• 2007 год - Трутнев, Лев Емельянович - «Звонкий рог».
• 2008 год - Смолькин, Игорь Александрович - «Ангел безпечальный».
• 2009 год - Лугинов, Николай Алексеевич - «По велению Чингисхана».
• 2010 год - Мурзаков, Валерий Николаевич - «Полина. Повести о любви».
• 2011 год - - «Золото Алдана».
• 2012 год - Тарковский, Михаил Александрович - «Замороженное время», «Енисей, отпусти!», «Тойота-Креста».
• 2013 год - Воробьёв Вячеслав Михайлович - за книгу «Тверской топонимический словарь» и активную творческую работу по истории Бежецкого района.
• 2014 год - Дементьев Вадим Валериевич - за серию книг о северной-западной Руси: «Слово о полку Белозерском», «Монастыри Русского Севера».
• 2015 год - Сенин Сергей Иванович - за книгу «Тихие песни: Бежецкий край в русской поэзии».
• 2016 год - Климин Иван Иванович

Адреса в Петрограде - Ленинграде

• 1920-1929 - ДИСК - проспект 25-го Октября, 15;
• 1929 - осень 1941 года - Детское Село, Московская улица, 9;
• осень 1941 - 04.1942 года - дом Придворного конюшенного ведомства - набережная канала Грибоедова, 9.

Адреса в Томске

Напишите отзыв о статье "Шишков, Вячеслав Яковлевич"

Литература

• Бахметьев В. Вячеслав Шишков. Жизнь и творчество. - М., 1947.
• Богданова А. Вячеслав Шишков. - Новосибирск, 1953.
• Изотов И. Вячеслав Шишков. - М., 1956.
• Чалмаев В. Вячеслав Шишков. - М., 1969.
• Еселев Н. Х. Шишков. - М., 1976.
• Яновский Н. Н. Вячеслав Шишков. Очерк творчества. - М., 1984.
• Черкасов-Георгиевский В. Г. На стрежне Угрюм-реки: Жизнь и приключения писателя Вячеслава Шишкова. - М.: Терра, 1996. - ISBN 5-300-00867-2
• Творчество В. Я. Шишкова в контексте русской литературы XX века. - Тверь, 1999.
• Мина Полянская. «Угрюм река у Аничкова моста. Петербургская повесть о Вячеславе Шишкове».
• Мина Полянская: «Он был настоящий русский самородок» (В.Я.Шишков)/ «…Одним дыханьем с Ленинградом…», Лениздат, 1989. - ISBN 5-289-00393-2

Примечания

Ссылки

Отрывок, характеризующий Шишков, Вячеслав Яковлевич

– А, подозрил, кажется, – сказал небрежно Илагин. – Что же, потравим, граф!
– Да, подъехать надо… да – что ж, вместе? – отвечал Николай, вглядываясь в Ерзу и в красного Ругая дядюшки, в двух своих соперников, с которыми еще ни разу ему не удалось поровнять своих собак. «Ну что как с ушей оборвут мою Милку!» думал он, рядом с дядюшкой и Илагиным подвигаясь к зайцу.
– Матёрый? – спрашивал Илагин, подвигаясь к подозрившему охотнику, и не без волнения оглядываясь и подсвистывая Ерзу…
– А вы, Михаил Никанорыч? – обратился он к дядюшке.
Дядюшка ехал насупившись.
– Что мне соваться, ведь ваши – чистое дело марш! – по деревне за собаку плачены, ваши тысячные. Вы померяйте своих, а я посмотрю!
– Ругай! На, на, – крикнул он. – Ругаюшка! – прибавил он, невольно этим уменьшительным выражая свою нежность и надежду, возлагаемую на этого красного кобеля. Наташа видела и чувствовала скрываемое этими двумя стариками и ее братом волнение и сама волновалась.
Охотник на полугорке стоял с поднятым арапником, господа шагом подъезжали к нему; гончие, шедшие на самом горизонте, заворачивали прочь от зайца; охотники, не господа, тоже отъезжали. Всё двигалось медленно и степенно.
– Куда головой лежит? – спросил Николай, подъезжая шагов на сто к подозрившему охотнику. Но не успел еще охотник отвечать, как русак, чуя мороз к завтрашнему утру, не вылежал и вскочил. Стая гончих на смычках, с ревом, понеслась под гору за зайцем; со всех сторон борзые, не бывшие на сворах, бросились на гончих и к зайцу. Все эти медленно двигавшиеся охотники выжлятники с криком: стой! сбивая собак, борзятники с криком: ату! направляя собак – поскакали по полю. Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца, и боясь только потерять хоть на мгновение из вида ход травли. Заяц попался матёрый и резвый. Вскочив, он не тотчас же поскакал, а повел ушами, прислушиваясь к крику и топоту, раздавшемуся вдруг со всех сторон. Он прыгнул раз десять не быстро, подпуская к себе собак, и наконец, выбрав направление и поняв опасность, приложил уши и понесся во все ноги. Он лежал на жнивьях, но впереди были зеленя, по которым было топко. Две собаки подозрившего охотника, бывшие ближе всех, первые воззрились и заложились за зайцем; но еще далеко не подвинулись к нему, как из за них вылетела Илагинская краснопегая Ерза, приблизилась на собаку расстояния, с страшной быстротой наддала, нацелившись на хвост зайца и думая, что она схватила его, покатилась кубарем. Заяц выгнул спину и наддал еще шибче. Из за Ерзы вынеслась широкозадая, чернопегая Милка и быстро стала спеть к зайцу.
– Милушка! матушка! – послышался торжествующий крик Николая. Казалось, сейчас ударит Милка и подхватит зайца, но она догнала и пронеслась. Русак отсел. Опять насела красавица Ерза и над самым хвостом русака повисла, как будто примеряясь как бы не ошибиться теперь, схватить за заднюю ляжку.
– Ерзанька! сестрица! – послышался плачущий, не свой голос Илагина. Ерза не вняла его мольбам. В тот самый момент, как надо было ждать, что она схватит русака, он вихнул и выкатил на рубеж между зеленями и жнивьем. Опять Ерза и Милка, как дышловая пара, выровнялись и стали спеть к зайцу; на рубеже русаку было легче, собаки не так быстро приближались к нему.
– Ругай! Ругаюшка! Чистое дело марш! – закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из за них, наддал с страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с рубежа на зеленя, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем. Звезда собак окружила его. Через минуту все стояли около столпившихся собак. Один счастливый дядюшка слез и отпазанчил. Потряхивая зайца, чтобы стекала кровь, он тревожно оглядывался, бегая глазами, не находя положения рукам и ногам, и говорил, сам не зная с кем и что.
«Вот это дело марш… вот собака… вот вытянул всех, и тысячных и рублевых – чистое дело марш!» говорил он, задыхаясь и злобно оглядываясь, как будто ругая кого то, как будто все были его враги, все его обижали, и только теперь наконец ему удалось оправдаться. «Вот вам и тысячные – чистое дело марш!»
– Ругай, на пазанку! – говорил он, кидая отрезанную лапку с налипшей землей; – заслужил – чистое дело марш!
– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.

Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.
Немного погодя, дядюшка вошел в казакине, синих панталонах и маленьких сапогах. И Наташа почувствовала, что этот самый костюм, в котором она с удивлением и насмешкой видала дядюшку в Отрадном – был настоящий костюм, который был ничем не хуже сюртуков и фраков. Дядюшка был тоже весел; он не только не обиделся смеху брата и сестры (ему в голову не могло притти, чтобы могли смеяться над его жизнию), а сам присоединился к их беспричинному смеху.
– Вот так графиня молодая – чистое дело марш – другой такой не видывал! – сказал он, подавая одну трубку с длинным чубуком Ростову, а другой короткий, обрезанный чубук закладывая привычным жестом между трех пальцев.

В сборник известного писателя В. Шишкова (1873-1945) вошли повести и рассказы, ярко рисующие самобытные нравы дореволюционной Сибири ("Тайга", "Алые сугробы") и драматические эпизоды гражданской войны ("Ватага", "Пейпус-озеро").

Вячеслав Шишков - Ватага

- Здорово, хозяюшка. А где сам-то? - Один - усатый, другой - щупленький парнишка с птичьим лицом остановились в дверях, с ног до головы облепленные снегом.

1919 год. Гражданская война перевалила Уральский хребет и окатила кровавым приливом сибирские просторы. Коренной чалдон Степан Зыков возглавил отряд партизан и отбил у колчаковцев уездный городок, помог поднявшим мятеж большевикам и... был расстрелян красноармейцами вместе с женой на пороге собственного дома...

Жизнь, полную побед и поражений, хмельной вольной любви и отчаянной удали прожил Емельян Пугачев, прежде чем топор палача взлетел над его головой. Россия XVIII века... Необузданные нравы, дикие страсти, казачья и мужичья вольница, рвущаяся из степей, охваченных мятежом, к Москве и Питеру. Заговоры, хитросплетения интриг при дворе "матушки-государыни" Екатерины II, столь же сластолюбивой, сколь и жестокой.

Знаменитая историческая эпопея - роман-трилогия выдающегося русского советского писателя Вячеслава Яковлевича Шишкова (1873-1945) о жизни и борьбе донского казака Емельяна Пугачева, предводителя самого массового крестьянского восстания против власти в России в XVIII веке. Первая книга рассказывает о его молодости, казачьей удали, участии в войнах и многочисленных сражениях.

Вторая книга знаменитой исторической эпопеи воскрешает драматические события в России XVIII века. Необузданные нравы, дикие страсти, заговоры, хитросплетения интриг при дворе "матушки-государыни" Екатерины II, столь же сластолюбивой, сколь и жестокой. А рядом с ней прославленные государственные мужи...

Третья книга завершает знаменитую историческую эпопею. Крестьянская война 1773-1775 годов постепенно сходит на нет, войска мятежников терпят одно поражение за другим, царское окружение торжествует, над головой Пугачева уже занесен топор палача... Роман "Емельян Пугачев", основанный на многолетнем изучении архивных документов, явился крупным вкладом в развитие советского исторического жанра и был удостоен в 1946 году Государственной премии СССР.

Вячеслав Шишков - Пейпус-Озеро

Николай Ребров последний раз оглянулся на Россию. Под ногами и всюду, куда жадно устремлялся его взор, лежали свежие первоноябрьские снега, воздух дышал морозом, но Пейпус-озеро еще не застыло, спокойные воды его были задумчиво-суровы, и седой туман разметал свои гривы над поверхностью. А там, на горизонте, легкой просинью едва намечались родные далекие леса.

Родители Фильки померли от тифа один за другим на одной неделе. А вскоре убрались его дед и тетка. Четырнадцатилетний Филька обезумел. Забыв кладбищенские страхи, он два дня сидел на могиле отца и матери, плакал, уткнувшись лицом в раскисшую от дождя глину...

Двадцать лет жизни связывают Вячеслава Яковлевича Шишкова с Томском. И каких лет – ранней молодости и полного расцвета: он приехал в Томск двадцати одного года от роду. Уже расставшись с Томском, через несколько лет, в письмах к Потанину и к Шкапской Вячеслав Яковлевич будет признаваться: «В Сибири я прожил двадцать лет – это вторая моя родина, пожалуй, не менее близкая и понятная сердцу, чем Россия, я переполнен впечатлениями, которых мне на всю жизнь хватит». «Вы ведь знаете, как я люблю Сибирь, вторую и главную мою родину. Большинство моих произведений посвящено этой очаровательной стране и её энергичным, трудолюбивым, честным людям».

К этому можно добавить только то, что и как писатель Шишков родился в Сибири, в Томске.

Родом же Вячеслав Яковлевич был из города Бежецка Тверской губернии, из самых коренных русских, да ещё и литературных краёв. Родился он 3 октября (21 сентября по старому стилю) 1873 года в семье приказчика бежецкого купца-гостинодворца.

Семья была большая, вечно в нужде, в экономии заработанного, с плохим питанием, ссорами. Было в детстве Шишкова в доме отца-приказчика, обслуживавшего богатенького купца, немало схожего с детством А.П.Чехова.

После учёбы в Вышневолоцком училище кондукторов путей сообщения молодой Шишков сам круто меняет свою жизнь и судьбу – он принимает решение поехать на работу в Сибирь. В конце 1894 года он приезжает в Томск, губернский, университетский город, наверное, ещё и не предполагая, что именно в этом городе ему суждено достигнуть порога возрастной зрелости и обрести новую, писательскую жизнь и судьбу.

В начале его служба была ему малоинтересна, но в 1900 году Вячеслав Шишков сдаёт экзамены и получает право возглавлять экспедиционные партии Томского округа путей сообщения. Почти полтора десятка лет, ежегодно, с ранней весны до глубокой осени совершал он исследовательские путешествия по Иртышу, Оби, Бии, Катуни, Енисею, Чулыму, Лене, Нижней Тунгуске и Ангаре.

В 1911 году он едва не погиб, захваченный нежданными морозами на реке Нижней Тунгуске, и выводили его с товарищами из тайги, уже по снегу, морозной зимой тунгусы, те самые Сенкича и Гирманча, которым он посвятил позднее самые задушевные страницы своих сибирских очерков и рассказов. Пережитое самим писателем помогло ему так выразительно рассказать о едва не погибшем в подобных обстоятельствах Прохоре Громове, герое знаменитого романа «Угрюм-река». Забегая вперёд, необходимо заметить, что несправедливо связывать писательскую деятельность В.Я. Шишкова только с этим романом.

Конечно, это великолепное произведение, которое захватывает читателя остротой сюжета и глубиной раскрытия характеров, но Вячеслав Шишков, выдающийся русский писатель, создавший вовсе не одно прекрасное произведение, а большое собрание прекрасных книг. И неоценимую роль в его литературной работе сыграла Сибирь. Он признавался в автобиографии: «За своё двадцатилетнее пребывание в Сибири я вплотную столкнулся с её природой и людьми во всём их любопытном и богатом разнообразии. Я видел всяческую жизнь простых людей. Я жил бок о бок с ними, нередко ел из одного котла и спал под одной палаткой. Перед моими глазами прошли многие сотни людей, прошли неторопливо, не в случайных мимолетных встречах, а в условиях, когда можно читать душу постороннего, как книгу. Каторжники, сахалинцы, бродяги, варнаки, шпана, крепкие кряжистые сибиряки-крестьяне, новосёлы из России, политическая и уголовная ссылка, кержаки, скопцы, иногородцы – во многих из них я пристально вглядывался, и образ их сложил в общую копилку памяти».

И вот в 1908 году, после одной из очередных экспедиций, особенно изобиловавшей яркими впечатлениями, Вячеслав Яковлевич, по собственному его признанию, почувствовал, «как его потянуло писать, совершенно неожиданно и неудержимо».

Отмечался двадцатипятилетний юбилей педагогической деятельности доброго знакомого П. Вяткина, которому Шишков и посвятил сказку «Кедр», предложив её томской газете «Сибирская жизнь». Газета опубликовала эту сказку. «Мне было 35 лет, – вспоминает Шишков, – но, когда появилась в печати моя вещичка, я радовался, как ребёнок».

Так был сделан первый шаг в литературу, и он привёл к тому, что желание писать стало совершенно неудержимым. Шишков с увлечённостью пишет один за другим новые рассказы, очерки, зарисовки, передающие его живые впечатления о Сибири, тайге, реках, проникнутые сочувствием и вниманием к простым людям, наполненные тонкими и меткими наблюдениями, и уже в них ощущается дыхание языка будущих произведений Шишкова, языка живого, подлинно народного, многокрасочного и точного. В той же газете «Сибирская жизнь» и в выходившем в Томске некоторое время журнале «Молодая Сибирь» печатаются «Баушка потерялась», «На Лене», «Злосчастье», «Однажды вечером», « В кают-компании», «Чары весны», «Пасынки», «Собачья жизнь» и другие.

Наконец, Шишков берётся за более крупную вещь и пишет повесть «Тайга», которую посылает на отзыв Горькому, который не только положительно о ней отозвался, но и опубликовал в 1916 году в журнале «Летопись». В этом же году выходит в свет первая книга Шишкова «Сибирский сказ», включившая его лучшие сибирские рассказы и очерки. В середине августа 1915 года Вячеслав Яковлевич навсегда покидает Томск и переезжает в Петроград. Совсем не с лёгким сердцем расстаётся он с Сибирью. «Мне действительно расставаться с Сибирью было тяжело, – вспоминает он, – близкое знакомство с профессорским миром (Солнцев, Вейнберг, Зубашев, Соболев и др.), личные друзья (Анучин, Бахметьев, Вяткин, Крутовский, Шатилов), моя работа (в составе президиума) в Научном обществе изучения Сибири и местном литературном кружке, а также мои частные выступления на народных чтениях и публичных вечерах – сцепили меня тугими канатами с местной жизнью, меня все знали, я пользовался уважением, имел литературное имя, в Петрограде же я явился почти круглым нулём, и мне пришлось, так сказать, начинать сначала».

Конечно, Шишков вовсе не был круглым нулём и в Петрограде. Не бросая ещё работы по специальности, он с успехом продвигался на литературном пути.

В.Я. Шишков принадлежал к числу той части интеллигенции, которая сразу и безоговорочно приняла революцию. Он писал: « Профессионалом-писателем я стал после Октябрьского переворота, когда почувствовал и осознал себя полноправным членом и работником нового, молодого, советского общества»,

В 1926-1928 годах издательство «Земля и фабрика» выпустило в свет первое собрание сочинений Шишкова из двенадцати томов.

В послереволюционные годы Шишков пишет не только рассказы и очерки из непосредственной, сегодняшней, жизни, но продолжает разрабатывать любимую свою сибирскую тематику, начинает работать над «Угрюм-рекой». И снова путешествует: по северным областям России, а в 1930 году вместе с Алексеем Толстым едет в южные города.

И не только путешествует писатель, но и создаёт в 1924 году очень серьёзное, до сих пор по достоинству не оцененное произведение, роман «Ватага» о партизанской войне в Сибири, о сопротивлении крестьян новым преобразованиям в деревне, это произведение могло бы считаться одним из самых первых, предугадавших острые столкновения, которые случатся, когда развернётся массовая коллективизация, но, видимо, по идеологическим соображениям роман «Ватага» не был отмечен, как заметное явление советской литературы. Работая над «Угрюм-рекой», Шишков одновременно пишет новую повесть «Пейпус-озеро» о судьбе солдат и офицеров бывшей армии Юденича, которые бежали в Эстонию. И эта повесть кажется неожиданной после оптимистических очерков о новой советской действительности.

Шишков, как истинный и большой писатель-гуманист, ищет крепости и решения собственным своим размышлениям в человеческих характерах, в их способности к сопротивлению любым обстоятельствам и способности вести себя по совести.

В этом ряду стоит повесть «Пурга», рассказывающая об одном из трагических столкновений человека с природой (события происходят в Заполярье). С уверенностью можно сказать, что по силе изображённых характеров, по накалу страстей, по мужественной точности описания природы эта повесть не уступит лучшим рассказам Джека Лондона, оставаясь в то же время произведением глубоко русским. Одновременно он начинает работать над грандиозным замыслом «Емельяна Пугачёва», а «Угрюм-река» вышла в свет в 1933 году, с тех пор переиздавалась множество раз, потому что роман стал одним из самых любимых произведений, и не только в нашей стране.

Теперь Шишков целиком отдаётся «Емельяну Пугачёву». Ничего подобного о восстании Пугачёва ещё никто не написал. Кажется, писатель воплотил в жизнь, в художественную ткань пушкинскую идею, с которой великий поэт изучал пугачёвщину. В этой книге реализован весь жизненный опыт Шишкова, знание народных характеров, натур, тех, чьими трудами земля держится. Верный себе, своей требовательности, Шишков ещё в 1935 году читает по радио первые главы романа, но лишь в 1940 году сдаёт в набор первую книгу.

Вячеслав Яковлевич в это время живёт в Пушкине под Ленинградом, к нему тянутся молодые литературные силы, он окружён старыми товарищами писателями, учёными, композиторами, которые, спустя годы, с теплотой и нежностью будут вспоминать шишковские вечера, задушевные беседы в доме писателя.

Отечественная война заставляет Шишкова отложить работу над романом «Емельян Пугачёв», он пишет боевые, полные веры в победу очерки и рассказы, выпускает брошюры «Слава русского оружия», «Партизан Денис Давыдов», «Партизаны Отечественной войны 1812 года».

В свои юбилейные дни, в тяжёлом 1943 году, Шишков говорил: «Тот срок, который отпустит мне мать-природа, мне хотелось бы использовать не для отдыха на склоне лет, а для упорной работы. Мне хотелось бы оборваться с последней ступени с пером в руке».

Так оно и случилось, в ночь с 5 на 6 марта 1945 года умер Вячеслав Яковлевич Шишков, не успев завершить своей работы над «Емельяном Пугачёвым», не успев написать всего, что было задумано в эти военные годы.

В первом крупном произведении, написанном в Томске, повести «Тайга», нарисована беспощадная, убийственная картина нравов деревни Кедровка: «...жили в зависти и злорадстве, жили тупой жизнью зверей, без размышления и протеста, без понятия о добре и зле, без дороги, без мудрствований, жили, чтоб есть, пить, пьянствовать, рожать детей, гореть с вина, морозить себе по пьяному делу руки и ноги, вышибать друг другу зубы, мириться и плакать, голодать и ругаться...»

Повесть заканчивается символически: лесной пожар начисто спалил Кедровку.

Но сегодня есть тревожное ощущение, что кому-то выгодно возродить образ жизни этой Кедровки.

Тогда вспомним пророческие слова выдающегося русского писателя из этой же повести: «Русь! Веруй! Огнём очищаешься и обелишься. В слезах потонешь, но будешь вознесена».

Эдуард Владимирович Бурмакин, 2008 г.

Геннадий Иванов - "Знаменитые и известные Бежечане"

1873 - 1945

Тверских людей издавна тянет путешествовать. Начиная с купца Афанасия Никитина. Я даже думаю, что не советская власть гнала моих земляков на целину да на разные стройки коммунизма на окраины страны, а чаще всего они сами охотно ехали в далекие края - хотелось увидеть что-то новое.

Вот возьмем судьбу родившегося в Бежецке 130 лет назад (2003 год - юбилейный) 3 октября по новому стилю знаменитого романиста Вячеслава Яковлевича Шишкова. Все вроде складывалось у него в родном краю нормально: с отличием окончил Бежецкую школу, поступил в соседнем уезде в Вышневолоцкое строительное училище, окончил его. На него заглядывалась дочь богатого бежецкого купца Смирнова, родители стали поговаривать о женитьбе Вячеслава, надеясь, что таким образом он осядет рядом с родителями. Но не тут-то было.

Шишков объявляет, что жениться не собирается, а поедет в Сибирь. И в возрасте 21 года поступает на службу в Томский округ путей сообщения. И началась экзотическая и суровая жизнь с экспедициями по Нижней Тунгуске, по Чуйскому тракту, по Катуни, Иртышу, Енисею, Бии, Лене... Начинается путь к «Угрюм-реке».

Остался бы жить Шишков в Тверской губернии - написал бы он роман из жизни родного края? Думаю, вряд ли. Тверской край по своей, так сказать, природной доминанте - это край рождающий (Волгу, например) и отправляющий в путь. И обильно подпитывающий Волгу болотными ручьями и речушками.

Бежецкое детство, отрочество и юность тоже подпитывали Шишкова-писателя, он сам об этом не раз говорил. Некоторые его герои прямо списаны с бежечан.

Хочу сразу сказать, что о Шишкове написаны хорошие книги: Николаем Еселевым в серии «Жизнь замечательных людей» и Владимиром Черкасовым-Георгиевским «На стрежне Угрюм-реки. Жизнь и приключения писателя Вячеслава Шишкова». Последняя книга – вообще целый кладезь фактов, размышлений о Шишкове и его времени, она очень современная книга, я даже не знаю о ком из русских писателей в последнее время написана такая живая современная исчерпывающая книга. Думаю, что многие бежечане знакомились с этими изданиями, а уж самого Шишкова, конечно, читали. Поэтому, мне кажется, стоит остановиться на моих личных впечатлениях от судьбы и книг писателя.

Во-первых, я действительно считаю Шишкова одним из крупнейших писателей XX века. Поменялось все -эпохи, общественный строй, мы живем среди других скоростей и других кумиров, - но романы Шишкова не устаревают. Ибо он был не конъюнктурщик - он был подлинным, серьезным художником. Он был лауреатом Сталинских премий, но не был бездумным воспевателем Сталина. Он все анализировал - и как художник отвечал на вопросы времени. Его ответы не всегда совпадали с решениями ЦК.

Так получилось, что я побывал почти во всех географических точках, где работал в экспедициях Шишков. Я стоял на берегу необозримой сибирской красавицы Лены, смотрел на скалистый и мощный Енисей, угощался рыбацкой ухой на Иртыше, ехал по Чуйскому тракту на родину Шукшина - и вспоминал Шишкова, который этот тракт проектировал и прокладывал. И на берегу свирепой алтайской Катуни я, конечно, повторял знаменитые стихи Николая Рубцова: «Катунь, Катунь, - свирепая река!/Поет она таинственные мифы/ О том, как шли воинственные скифы, -/Они топтали эти берега!» Я повторял эти стихи, но и вспоминал, что мой земляк Вячеслав Шишков, очень, кстати, в сибирский период жизни похожий на скифа, потом он больше будет похож на Чехова, так говорили современники, знал эту реку вдоль и поперек. Неумолкающая Катунь напела ему немало мотивов, подарила ему какие-то образы. Хотя по судьбе Шишкову приходилось как бы отвоевывать образы у природы, у хаоса жизни. Подарки были редкими.

Так вот, бывая в тех местах, где ступала нога Вячеслава Яковлевича лет за сто до меня, я всегда там вспоминал Бежецк и музей Шишкова. Из самого раннего детства сильнее всего мне запомнилось из культурной, скажем так, жизни города - это музей Шишкова, особенно в первом зале покрытый шкурами островерхий чум, потом почему-то очень запомнились в краеведческом музее, который тогда находился в Крестовоздвиженской церкви, кости каких-то древних животных, может быть, мамонтов, россыпи старых монет запомнились и памятник Шишкову в городском саду. Могу даже смело сказать, что первую в жизни скульптуру я увидел именно в виде памятника Вячеславу Яковлевичу. И добавлю, что по прошествии многих лет этот памятник не потерял для меня своего обаяния и своей органичности с городом. Бежецк и Шишков для меня были абсолютно нераздельны всегда.

В Бежецке именем Шишкова названы улица, школа, библиотека. Не знаю, приходило ли кому-нибудь в голову назвать его именем город, но слава Богу, что не переименовали.

Размышляя над писательским и общественным феноменом Шишкова, который действительно был серьезным, глубоким писателем и при этом был любим советской властью, задаешься вопросом: за что власть любила Шишкова, отмечала премиями, называла потом его именем пароходы?

Конечно, советское руководство гнобило тех писателей, которые шли резко, что называется, против течения. Сколько писателей было и расстреляно, и посажено, и выслано за рубежи государства, строящего коммунизм. Но были такие мощные таланты, как, например, Шолохов, который своим художественным гением, во-первых, заставлял с собой считаться, а, во-вторых, изменял своими книгами саму жизнь. По крайней мере, сильно влиял на нее. Были писатели, и к ним принадлежит Шишков, которые совпали с устремлениями новой власти в главном -они не принимали буржуазное устройство мира, искренне не принимали и искренне же хотели участвовать в строительстве нового мира. Заблуждались ли эти писатели, были ли они идеалистами, мечтателями? И да, и нет.

Да - мечтали о лучшей доле для народа. Нет - потому что они указывали в своих произведениях на ошибки новой власти, на слишком облегченное представление о реальном человеке и реальной жизни.

Мой давний знакомый, замечательный преподаватель и исследователь русской литературы, заведующий кафедрой Литературного института имени А.М. Горького Владимир Павлович Смирнов, тоже, кстати, наш земляк, родом из Твери, постоянно говорит, что сегодня, в наши дни, идет в искусстве и в жизни нарастание этой самой буржуазности. Идя на поводу у рынка, мы утрачиваем высоту за высотой в творчестве. Стриптиз - суть и символ нашего времени, эпохи первоначального накопления дикости. Так вот Смирнов говорит: «Коммунизм, большевизм может обладать поэзией - буржуазность поэзией обладать не может! Никогда. Согласятся ли русские лишиться поэзии? Вряд ли... Мы любим Пушкина, Тютчева, «Антоновские яблоки», левитановский «Март» - и ни от чего этого не откажемся. А вот от банка я откажусь. Он мне неинтересен».

И в начале прошлого века такие поэты, как Блок, Цветаева, Гумилев, Ходасевич, конечно, Маяковский, многие писатели, художники, музыканты резко выступали против буржуазного самодовольства и пошлости. А вспомним, как бушевал Есенин во время нэпа. Шишков был в ряду людей, активно не принимавших эту самую буржуазность. А иначе бы он не скитался по Сибири, не дышал суровым и вольным воздухом российских просторов. Не стремился бы написать для людей прекрасные книги.

Шишков не принимал буржуазности в мире и в искусстве, но он не принимал многого и в народе, не был таким розовым народолюбцем, исследовал негативные стороны, писал о них.

Как злободневно и сегодня звучат слова Шишкова из письма Г.Н. Потанину: «Обидно за Россию, стыдно. Но мы, к сожалению, и возмущаться-то как следует не умеем, не научены негодовать открыто, смело, нет у нас в руках молота, которым можно дробить и созидать. До сих пор мы еще не более как русские обыватели времен щедринских, способные, лишь на то, чтоб пить горькую (и то с дозволения начальства) или в лучшем случае в тоске и сени смертной сесть на болоте на пенышек, прикусить бороду, самобичевать и хныкать, жалуясь болоту на тяготу русской жизни... Нет у нас в крови огня, нет тех гражданских дрожжей, которые бушуют и творят жизнь. Телята душой, с лисьими хвостами, с медвежьей силой, мы не протестуем, если какой-нибудь цыган ввернет нам в ноздрю кольцо и поведет по площадям и стогнам... на потеху миру». Письмо 1915 года.

Так вот, вдумаемся в эту цитату. Чтобы разрешить этот вопрос: почему мы, русские, такие? - мало жизни одного писателя. Шишков, по сути, во всех своих главных произведениях исследует свой народ. И его роман «Емельян Пугачев», получивший Сталинскую премию первой степени, не просто бунт воспевает, революцию, так сказать. Нет, прежде всего, писатель показывает своему народу человека же из народа, который не уступает по уму и царице Екатерине, который имеет волю, который действует, понимая, что идет на свою мужицкую Голгофу. Это трагедия, но в ней есть воля к жизни. В ней нет ничего пошлого и мелкого.

Конечно, в советскую эпоху трудно было говорить всю правду, как ее видит писатель, но, с другой стороны, кто говорил эту самую правду, хотя бы частично, кто не занимался лакировкой действительности - тот получал от критиков много зуботычин и разносов, но тот именно и ценился читателем и даже многими во властных, как сейчас говорят, структурах. Ведь если поверхностно посмотреть и подумать - а кому же в Бежецке памятник-то в 1950 году советская власть поставила? Смотрите. В романе «Ватага» (1923 год) красные партизаны показаны, как последние головорезы. Они врываются в городок в предгорьях Алтая и на свой взгляд и свое особое миропонимание начинают устраивать здесь новую жизнь, которая сводится к убийствам и казням, к бесчисленным насилиям над женщинами. Священнику сначала отрубили руку, потом распилили его пилой, в деревянную церковь загнали людей, связали всех одной веревкой - и подожгли храм. На площадь волокли изнасилованных девушек и женщин, их втыкали торчмя головой в сугробы вокруг горевшего собора и издевательски кричали: «Это богу свечки». Реальным прототипом городка был город Кузнецк, в котором действительно партизаны за несколько дней своего пребывания убили из четырех тысяч местных жителей более половины.

Тогда Д. Фурманов, автор «Чапаева», и другие советские писатели и критики резко выступили против «Ватаги» Шишкова. Как мол так, чернит партизан. А особую опасность этого романа Фурманов видел в том, что написан он хорошо, «читается с большим захватом», поэтому, мол, «опасность от «Ватаги» усугубляется».

А посмотрим дальше. Повесть «Дикольче», 1927 год. О чем она? О том, что новые лозунги новой власти глубоко ошибочны, что нельзя сводить с земли таких крепких хозяев, как Ксенофонт Ногов, и отдавать судьбу страны в руки лентяев и пьяниц - таких, как Колченогое.

Что он пишет, этот Шишков. Это уж почти «Погорельщина» Клюева, за которую того посадили и расстреляли. Нет, надо Шишкову проехаться по новой России, пусть он посмотрит, как перековывается человек, как он освобождается от дикой власти природы и земли. Как раз собирается бригада писателей ехать на строительство Беломоро-Балтийского канала. Едут Корнелий Зелинский, Михаил Зощенко, Валентин Катаев, Бруно Ясенский, Виктор Шкловский, Евгений Габрилович и другие. Максим Горький - главный куратор этой затеи и редактор будущей книги об этой поездке. Все участники должны отписаться - кто рассказ написать, кто очерк. В 1934 году выходит книга «Беломорско-Балтийский канал имени Сталина». Книга посвящена XVII съезду партии. Но почему среди авторов этой книги о перековке бывших крестьян и священнослужителей нет Шишкова? Как он мог отказаться участвовать в таком почетном и очень нужном партии издании? А он после увиденного своими глазами ничего писать не стал. Через многие годы вдова Шишкова, Клавдия Михайловна, скажет автору книги о писателе «На стрежне Угрюм-реки»: «Потому ничего не стал писать, что понимал -«там убивают людей».

А возьмем само название книги «Угрюм-река». Разве может советский писатель, который должен звать к светлому будущему людей, называть жизнь угрюм-рекой. Что за упадническая позиция. Свет-река. Город-солнце и т.д. Горькому, самому главному и правильному писателю страны Советов, роман, о котором Шишков сказал, что «Угрюм-река - та вещь, ради которой я родился», категорически не понравился.

И еще. Власть не могла не чувствовать, что Шишков не атеистический писатель. При публикациях его повестей и романов редакторы советовали автору какие-то куски текста с глубокими раздумьями в религиозном духе снимать, чтобы не вызывать гнев безбожных властей. Но все равно во всех книгах писателя раздумья эти присутствуют, потому что в сердце своем Шишков всегда оставался верующим человеком. Более того, он в советское время и в храм ходил, и Пасху праздновал, и много общался со священнослужителями. Это у него было с раннего детства. Родился на углу переулка, ведущего прямо к храму - Спасо-Кладбищенскому. Семья вся религиозная. Сам в ранней молодости путешествовал по Русскому Северу вместе с отцом Иоанном Кронштадтским, теперь святым Русской Православной Церкви.

Все в мире не случайно. И не случайна встреча этих двух людей. Я думаю, что художественными образами Шишков в своих книгах многое потом передаст читателям из разговоров с отцом Иоанном. Он сам очень сильно духовно напитался тогда от великого священника.

Проницательные читатели чувствовали, что слово писательское у Шишкова рождено душой, не чуждой заповедям Христовым. Константин Федин, советский классик, в дневнике своем записал в день смерти Шишкова, что по качествам души Шишков был редкостью: «Человек-Добро, человек-Вера, он был национален во всех проявлениях. И потому он пленял собою столь далеких и разных людей -истинного мастера Замятина, стихийный талант Толстого, эстета Радлова». Добро и вера Шишкова не только природны, но и религиозны. И это многие понимали.

Вот в этом смысле интересный факт приводит В. Черкасов-Георгиевский. В октябре 1943 года в Москве отмечали 70-летний юбилей писателя. Его наградили орденом Ленина. Все было торжественно. Масса подарков. Один из этих подарков - книга «Русская православная церковь и Отечественная война», только что изданная Госиздатом и преподнесенная юбиляру директором издательства П.И. Чагиным с надписью на титуле: «Местоблюстителю патриаршего престола литературы русской владыке Вячеславу, в миру В.Я. Шишкову, в славные дни 70-летия, смиреннейший Петр, в миру Петр Чагин». Человеку, чуждому религиозной лексики, такие бы слова друзья не написали.

Так за что же Шишкову советская власть памятник в Бежецке поставила?

Я, конечно, утрирую несколько ситуацию. Но зато становится ясно, что не все так просто было и в те годы и всегда в этом мире не все так просто, как порой представляют бравые «революционеры» или бравые же «демократы».

Памятник Шишкову власть поставила, прежде всего, за талант. Она не могла не оценить Шишкова как крупного талантливого писателя. Его книги тогда расходились огромными тиражами, их зачитывали в библиотеках до дыр, их не хватало. Статистика показывала, что «Угрюм-река» идет по спросу на втором месте после Шолохова. Шишкову писали письма со всей страны, благодарили, порой просили выслать экземпляр книги.

И не все в этом мире подвластно властям. Лозунги лозунгами, а ими сыт не будешь. Так же не будешь и в искусстве, в культуре сыт пустыми декларациями и демагогией. Необходимо истинное мастерство, умеющее показать затаенные движения человеческой души, показать глубину человека и жизни, которые еще не были показаны в искусстве.

Шишков всю жизнь на первое место ставил творчество: «Вся жизнь моя была в литературе, иных страстей не знал». Перед смертью он пишет в письме о своем самочувствии: «А дух бодр, и творчество бушует, ходит по жилам. Удивляюсь на самого себя!» Что такое «Угрюм-река»? Прежде всего - это творческий подвиг писателя, он написал книгу, в которой «творчество бушует». Судьба трех поколений купеческой династии Громовых показана настолько ярко и психологически сильно, что образы не забываются. Выведенные писателем, они становятся для читателя живее живых людей. В этом и задача художника -дать образы. Кто теперь не знает Данилу Громова, Прохора Громова, Анфису, инженера Протасова и священника отца Александра...

Довольно строгий ценитель литературы профессор Б. Томашевский отмечает: «Кто раз прочел Угрюм-реку», тот уже не забудет эту вещь, хотя бы из памяти и стерлись отдельные извилины в сложном рисунке сюжетного развития».

Сама жизнь выше любой власти и любого общественного строя. И если властители не последние дураки, то они это понимают и ищут какую-то золотую середину между своими лозунгами и реальной жизнью. Они не могут не отдавать должное истинным талантам. А если еще в чем-то устремления властей и талантов совпадают, как в случае с Шишковым, то власти могут и любить эти таланты, и осыпать их милостями.

Хотя, по большому счету, я считаю, что памятник Шишкову в Бежецке поставлен Божьим произволением. Богу было угодно, чтобы в Бежецке стоял памятник Шишкову. Может быть, и святой отец Иоанн Кронштадтский помолился за это. Такому духовно сильному человеку, как Шишков, такому глубоко национальному человеку, пронесшему в самые страшные годы XX века свою добрую душу, не замарав ее, но подвигая и других беречь свою душу, должен на родине стоять памятник. Это в высшем смысле справедливо.

Летом 1950 года весь Бежецк был в афишах, извещавших о скором открытии памятника. Текст афиши: «20 августа 1950 г. 12 часов дня. В городском саду состоится торжественное открытие памятника выдающемуся писателю-земляку Вячеславу Яковлевичу Шишкову. Комиссия по открытию памятника».

На все последующие юбилеи Шишкова в Бежецк приезжали именитые писатели. Чем они, прежде всего, были в Бежецке восхищены? Об этом можно узнать из записи в книге гостей: «Мы, участники юбилейных торжеств, глубоко взволнованы тем, что увидели в Шишковском музее. Более всего нас потрясла огромная, нежная любовь бежечан к своему великому земляку. Даже в нашей славной, богатой светлыми традициями стране немногие города могут похвалиться такой славой, которая выпала на долю вашего города». Подписи.

Конечно, кроме памятника и музея гости города всегда приходят к дому 44 по улице Шишкова. На доме памятная доска: «На этом месте стоял дом, в котором 3 октября 1873 года родился выдающийся советский писатель Вячеслав Яковлевич Шишков».

В автобиографии Шишков писал: «Мой дед со стороны отца - помещик Бежецкого уезда Дмитрий Алексеевич Шишков, а бабушка - его крепостная крестьянка села «Шишковой Дубровы»...» При желании и теперь можно побывать в тех местах, где у деда с бабкой гостил и проводил босоногое детство будущий писатель.

Вячеслав рос очень впечатлительным мальчиком. После общения с отцом Иоанном Кронштадтским он решил сам проповедовать в народе христианские заповеди. Он потом описал это в автобиографии: «И я занялся спасением народа. Из скудного своего жалованья я покупал беднякам сапоги... Меня печаловала деревенская грязь, свара, бедность, взаимная ненависть, пьянство, и я решил заняться проповедью. В свободное от работы время, глубокими вечерами и праздниками, я ходил в окрестных деревнях, собирал народ в избы и поучал от Евангелия. Бабы плакали. Слава моя крепла. Старуха Дарья, черная, большеголовая, страшная, заявила мне, что она порченая - кричит петухом, а как станет на молитву -начитает ругать Христа и угодников, - не могу ли я выгнать из нее беса? Я сказал, что нервы, надо лечиться, бесов нет и что я вообще чудес не признаю. Мое апостольство закончилось большим для меня конфузом: я влюбился в красивую молодую бабу, притом же замужнюю. Тут я понял, что праведником в девятнадцать лет быть очень трудно ».

Несколько штрихов, показывающих любовь читателей к книгам Шишкова. Вот письмо к писателю: «Глубокоуважаемый товарищ Шишков! Я только что прочел последнюю страницу Вашего повествования «Емельян Пугачев» и сразу же, поддерживаемый всем коллективом, решил написать Вам письмо. Написанная Вами книга произвела на нас - ваших читателей - очень сильное впечатление. Вы создали не только обаятельный образ народного героя, Вы, терпеливо трудясь над архивами старины, сумели раскрыть своим современникам черты эпохи Петра III и Екатерины II, вы дали нам глубокий анализ политико-экономической ситуации второй половины XVIII столетия, Вы рассказали нам языком художника, историка и патриота о бесправии народов царской России... Я, да и многие из моих товарищей в годы Отечественной войны были на фронте и сейчас далеко от родимых мест, поэтому многие литературные новинки нам неизвестны, но Ваша книга «Емельян Пугачев» наделала много шуму, читали ее посменно всем коллективом и, прочитав, решили поздравить Вас с большой литературной победой...»

В этом письме - та эпоха, со всеми ее кошмарами и радостями. Но будет ли еще когда-нибудь в России такое внимание к литературе? Вряд ли. А тогда в большинстве своем сотни тысяч читателей питались, так сказать, более качественной «духовной пищей», чем теперь. Единицы, конечно, и сейчас выискивают добротное и настоящее, а тогда добротные вещи читал, по сути, весь народ.

В стране есть еще один музей Шишкова - в селе Ербогачен Иркутской области. Сибиряки любят Шишкова. На недавнем съезде писателей Сибири раздавались голоса учредить литературную премию имени Шишкова для сибирских прозаиков. Может быть, и появится такая премия. А может быть, бежецкой администрации вместе с Союзом писателей России учредить такую литературную премию и награждать ею настоящих, подлинных исследователей современной русской жизни? Настоящих художников слова.

Умер Вячеслав Яковлевич в Москве, куда был перевезен вместе с женой из блокадного Ленинграда. Он, кстати, находился в Ленинграде в самый тяжелый период блокады и выступал перед бойцами в частях и госпиталях с чтением очерков и рассказов, его наградили медалью «За оборону Ленинграда». Умер Шишков в ночь с 5 на 6 марта 1945 года. Очень жаль, что чуть-чуть не дожил до Победы.

В Москве на улице Горького (теперь Тверской), дом 8 была открыта мемориальная доска с указанием, что в этом доме жил В.Я.Шишков.

Многие писатели оставили добрые слова о Вячеславе Яковлевиче. Особенно писатели-сибиряки, которые во многом опирались в своем творчестве на книги Шишкова, - Анатолий Иванов, Георгий Марков, мне лично высокие слова о художественных достоинствах романов Шишкова говорил в одной из поездок Петр Проскурин. Марков написал: «Я никогда не видел Вячеслава Шишкова, голос его, голос подлинного народного художника, я слышал всегда: в детстве и юности, в годы социалистического преобразования Родины, в годы смертельной битвы с немецким фашизмом. Этот голос всегда проникал до самого сердца, согревал душу, поднимал энергию, звал вперед и вперед. Он и сейчас звучит неустанно, звучит как живой.

Снова и снова я перелистываю тома сочинений Вячеслава Шишкова. Неоценимое, изумительное сокровище! Земной поклон тебе и великое спасибо тебе, мой родной русский народ, за то, что ты дал людям, человечеству, будущему такого замечательного чародея художественного слова, как Вячеслав Шишков!»

Эти слова он сказал на 100-летии В.Я. Шишкова в Колонном зале Дома Союзов в Москве в 1973 году. А на дворе уже 2003 год - год 130-летия со дня рождения Шишкова. Бежецк готовится к очередному юбилею. Мне думается, пока жива русская речь, в Бежецке всегда будут светло вспоминать своего знаменитого земляка и отмечать его юбилеи.

Когда уже закончил писать этот очерк и перечитал его, то вспомнил, что не указал на два факта, очень примечательных и любопытных. Во-первых, Шишков принимался писать книгу о другом бежечанине, о графе Аракчееве. Но друг его, Алексей Николаевич Толстой, отговорил. Мол, накличешь на себя неприятности, выведя фигуру временщика. Смотри, сколько у Сталина временщиков - и Ягода, и Ежов, и другие... Не поймут они тебя. И Шишков охладел к этому замыслу. Решил лучше о Пугачеве писать.

Второй факт я вычитал в книге Валентина Распутина «Сибирь, Сибирь». Он пишет: «Писателю Вячеславу Шишкову, который годы провел здесь при изыскании и строительстве тракта и громкую осанну пропел красоте Катуни и Чуи, поставлен ныне на берегу Катуни памятник. За несколько лет он стал такой же принадлежностью Катуни, как острова, дикие камни и деревья, как до того проложенная людьми дорога - будто и был тут всегда. Земля должна знать своих поэтов и устроителей, тогда она будет знать и свое достоинство».

Прекрасные слова. К сожалению, я был на Катуни в другом месте и этот памятник не видел. Но радостно мне, что вдали от Бежецка, от родины Шишкова, люди видят его образ и добром его вспоминают.

Эта книга меня измордовала! Во-первых, она одуряюще длинная (простите, декан, я нацеливалась на 3-4 допа), во-вторых, как-то не получилось поймать настроения книги, что автор пытается нам показать? Как все было плохо до революции? Столько отвращения и мизантропии. Герои сплошь мерзавцы, подхалимы и пьяницы, а барышни… хм, мягко говоря, не совсем целомудренны. Особенно позабавила сцена, где девушка умоляла парня о близости, припав к его ногам.

Книга делится на две внушительные по объему части. В первой речь идет о юности купца Прохора Громова, его путешествии по Угрюм-реке, непростых отношениях в семье и любовном многоугольнике с участием роковой красавицы Анфисы. До чего же вредная баба эта Анфиса, просто Берия в юбке, ни вашим ни нашим, то пойду замуж, то не пойду, то за того, то за другого. Своей инфернальностью и явными проблемами с психическим здоровьем напомнила Настасью Филипповну из “Идиота”. Во всю эту любовь-ненависть мясом наружу как-то не очень я поверила. И да, очень хотелось воочию увидеть, что там за красотка такая, из-за которой пол села взбесилось. Похоже, в те времена в Сибири с симпатичными бабами была беда. С мужиками, впрочем, тоже. Иначе как объяснить небывалую популярность самого Прохора у женского пола?

Во второй части герой заматерел, разбогател и изрядно озверел. Автор постоянно сравнивает его с волком. Громов теперь владелец золотых приисков, а также заводов, газет, пароходов. Угнетатель трудового народа и кровопийца, не забываем, что книга написана в 1933 году. Довольно много разговоров о социальной справедливости и грядущей революции, а потом и народные волнения, забастовки, стачки. Ничего против подобной тематики не имею, но очень уж нууудно, из пустого в порожнее.

Сюжет полноводный: то рукав, то приток, то уключина. Только так могу объяснить набор эпизодов довольно часто никак сюжетом не оправданных, может, они лучше раскрывают характеры героев, не знаю, жидковато написано, на то и река...

“Река бедовая, свирепая... Уж Бог создал ее так [...] Она все равно как человечья жизнь: поди пойми ее. Поэтому называется: Угрюм-река. Точь-в-точь как жизнь людская.”

Несмотря на то, что роман вторичен и затянут, он мог быть неплох, хотя до Великой эпопеи и не дотягивает. Если сократить его хотя бы на треть (а то и вдвое) и сделать повествование менее...текучим что ли, то книга бы существенно выиграла.

PS Обложка подозрительно напомнила о “вздымающихся жезлах”: голивудской внешности красавец с волевым подбородком бескомпромиссно смотрит в кадр, обнаженная красотка на заднем плане призывно изогнулась. Понятия не имею какое отношение это изображение имеет к сибирским купцам?