Виталий Валентинович Бианки – выдающийся русский писатель и автор популярных детских произведений. Произведения Бианки - прекрасный материал для чтения, воспитания и развития детей.
Родился в Санкт-Петербурге 30 января (11 февраля) 1894 года. Писатель имел немецко-швейцарские корни. Его отец был ученым-энтомологом при Зоологическом музее Академии наук. Прадед писателя был выдающимся оперным певцом. В одном из своих итальянских турне сменил фамилию Вайс (с нем. «белый») на Бианки (с итал. «белый»). Виталий получил образование в Петроградском университете на физико-математическом факультете.
В молодости он увлекался футболом и даже участвовал в Санкт-Петербургских чемпионатах города. В 1916 году был призван в армию, а через год примкнул к партии эсеров. С 1918 года Виталий Бианки работал в агитационной газете эсеров «Народ». Вскоре его мобилизовали Русскую армию, откуда он дезертировал. Писатель скрывался под фамилией Белянин, из-за чего до конца жизни у него была двойная фамилия. В 1920-1930 годы его не раз арестовывали за участие в несуществующих подпольных организациях. За него ходатайствовал М. Горький и его первая супруга Е. П. Пешкова.
Бианки не участвовал в Великой отечественной войне из-за развившейся болезни сердца. В 1949 году он перенес инфаркт, а затем два инсульта. Творчество писателя имело оригинальную литературную форму. Первый рассказ, «Путешествие красноголового воробья», появился в 1923 году. За ним последовала книжка «Чей нос лучше?». В своих произведениях он раскрывал мир природы и учил проникать в ее тайны. Все рассказы Бианки были написаны легким и красочным языком, доступным в первую очередь для ребенка.
Большинство произведений Бианки посвящено лесу, который он хорошо знал с детства. Писатель Н.И. Сладков говорит о нем как о «первооткрывателе», а сам автор называет себя «переводчиком с бессловесного». Во многих рассказах Бианки утверждается мысль о жизненно важном практическом значении знания природы, умения ее наблюдать и ориентироваться в ней («По следам», «Как дяденька Волов искал волков», «Ласковое озеро Сарыкуль», «Озеро-призрак» и др.) Перед нами не скучный морализатор, а мастер сюжетного рассказа, динамичного, напряженного, с неожиданным поворотом событий (рассказ-загадка «Роковой зверь», приключенческая повесть «Мышонок Пик», «биографическое» описание животного «На Великом морском пути» и др.) Вместе с тем они содержат огромный познавательный материал, легко усваиваемый ребенком.
Одним из новшеств стала «Лесная газета на каждый год», впервые изданная в 1928 году. Это был своеобразный календарь лесной жизни. У писателя была дача в Лебяжьем поселке, где он любил собирать научное общество Петербурга. За свою жизнь он написал более трехсот рассказов, сказок, повестей, 120 книг и т.д. Произведения Бианки широко использовались в детских садах и начальных школах СССР. Его последователями были С. В. Сахарнов и Н. И. Сладков.
Открылась тяжёлая дверь, и перед глазами изумлённого мальчика предстал удивительный мир.
Прямо перед ним два бурых медвежонка схватились в обнимку. Их старший братишка-нянька не спускал глаз с озорников, а медведица-мать развалилась на пригорке и дремлет.
Вот высоко в воздухе застыл без движения орёл. Вот взлетевшая утка замерла над гнездом; в гнезде - яйца. Мальчик быстро протянул руку за ними - и пальцы больно ударились о что-то крепкое, холодное…
Стекло. Все звери и птицы за стеклом!
Неужели они не живые? Тогда, наверно, они заколдованы, как в сказке. Узнать бы такое волшебное слово, чтобы разом всех оживить. Кто научит его этому слову?
Мальчик попал в Зоологический музей Академии наук. Здесь работал его отец - русский учёный-естествоиспытатель. В доме напротив родился в 1894 году мальчик - будущий писатель Виталий Валентинович Бианки.
С природой его познакомил отец. Он брал сына с собой на охоту и на прогулки. Называл ему каждую травку, каждую птицу и зверюшку. Научил его узнавать птиц по полёту, зверя - по следу и - самое главное - научил сына записывать свои наблюдения.
К двадцати семи годам жизни у Виталия Валентиновича Бианки накопились целые тома дневников. И опять, как в детстве, ему захотелось найти то волшебное слово, которое заставило бы ожить всех этих птиц и зверей.
Таким словом и стало художественное слово рассказчика-писателя.
Первая В. В. Бианки для детей - «Лесные домишки» - вышла в 1923 году. За двадцать пять лет своей литературной работы Бианки написал около двухсот сказок, рассказов, повестей. Юным читателям хорошо известны его сборники: «Сказки», «Лесная газета», «По следам», «Где раки зимуют», «Рассказы об охоте», «Последний выстрел» и многие другие.
На двадцати восьми языках народов нашей Родины издавались его произведения. На многие иностранные языки переведены его книги.
Прекрасно зная и горячо любя родную природу, большую часть своей жизни Бианки проводит в лесу с ружьём, биноклем, записной книжкой. И его рассказы, сказки, повести раскрывают перед юными читателями картины живой природы. В самом обыкновенном он умеет показать новое, незамеченное нами.
Бианки ведёт юного читателя по охотничьим тропам Алтая, поднимается с ним без дорог по горам Кавказа, бродит по тайге, тундре, степи…
Но больше всего Бианки любит рассказывать о тех животных и растениях, которых всякий может встретить у себя в саду, на берегу соседней речки, в лесах и полях северной и среднерусской полосы нашей Родины.
Писатель раскрывает своему юному читателю глаза на окружающий мир, отвечает на его вопросы.
Много загадок природы уже раскрыто нашими учёными. Ещё больше надо изучить, разгадать, понять.
И книги Бианки зовут юного читателя наблюдать, сравнивать, думать, быть хорошим следопытом, исследователем. Бианки не только показывает, - он учит юного читателя раскрывать тайны леса, разгадывать маленькие и большие загадки из жизни зверей и птиц.
Ведь только тот, кто хорошо знает природу, может ею управлять, обращая её богатства на пользу Родине.
Советский человек - хозяин своих лесов, полей, рек, озёр и он должен хорошо знать своё хозяйство.
Юный читатель многое узнает, прочитав рассказы и сказки Бианки. Он научится наблюдать, он станет бережливым хозяином богатств родной природы, он полюбит её.
Художественное слово писателя поможет ему в этом.
Гр. Гроденский
СКАЗКИ-НЕСКАЗКИ
Первая охота
Надоело Щенку гонять кур по двору.
«Пойду-ка, - думает, - на охоту за дикими зверями и птицами».
Шмыгнул в подворотню и побежал по лугу.
Увидели его дикие звери, птицы и насекомые и думают каждый про себя.
Выпь думает: «Я его обману!»
Удод думает: «Я его удивлю!»
Вертишейка думает: «Я его напугаю!»
Ящерка думает: «Я от него вывернусь!»
Гусеницы, бабочки, кузнечики думают: «Мы от него спрячемся!»
«А я его прогоню!» - думает Жук-Бомбардир.
«Мы все за себя постоять умеем, каждый по-своему!» - думают они про себя.
А Щенок уже побежал к озерку и видит: стоит у камыша Выпь на одной ноге по колено в воде.
«Вот я её сейчас поймаю!» - думает Щенок, и совсем уж приготовился прыгнуть ей на спину.
А Выпь глянула на него и шагнула в камыш.
Ветер по озеру бежит, камыш колышет. Камыш качается
взад - вперёд,
взад - вперёд.
У Щенка перед глазами жёлтые и коричневые полосы качаются
взад - вперёд,
взад - вперёд.
А Выпь стоит в камыше, вытянулась - тонкая-тонкая, и вся в жёлтые и коричневые полосы раскрашена. Стоит, качается
взад - вперёд,
взад - вперёд.
Щенок глаза выпучил, смотрел, смотрел - не видит Выпи в камыше.
«Ну, - думает, - обманула меня Выпь. Не прыгать же мне в пустой камыш! Пойду другую птицу поймаю».
Выбежал на пригорок, смотрит: сидит на земле Удод, хохлом играет, - то развернёт, то сложит.
«Вот я на него сейчас с пригорка прыгну!» - думает Щенок.
А Удод припал к земле, крылья распластал, хвост раскрыл, клюв вверх поднял.
Смотрит Щенок: нет птицы, а лежит на земле пёстрый лоскут, и торчит из него кривая игла.
Удивился Щенок: куда же Удод девался? «Неужели я эту пёструю тряпку за него принял? Пойду поскорей маленькую птичку поймаю».
Подбежал к дереву и видит: сидит на ветке маленькая птица Вертишейка.
Кинулся к ней, а Вертишейка юрк в дупло.
«Ага! - думает Щенок. - Попалась!»
Поднялся на задние лапы, заглянул в дупло, а в чёрном дупле змея извивается и страшно шипит.
Отшатнулся Щенок, шерсть дыбом поднял - и наутёк.
А Вертишейка шипит ему вслед из дупла, головой крутит, по спине у неё извивается полоска чёрных перьев.
«Уф! Напугала как! Еле ноги унёс. Больше не стану на птиц охотиться. Пойду лучше Ящерку поймаю».
Ящерка сидела на камне, глаза закрыла, грелась на солнышке.
Тихонько к ней подкрался щенок - прыг! - и ухватил за хвост.
А Ящерка извернулась, хвост в зубах у него оставила, сама под камень!
Хвост в зубах у Щенка извивается,
Фыркнул Щенок, бросил хвост - и за ней. Да куда там! Ящерка давно под камнем сидит, новый хвост себе отращивает.
«Ну, - думает Щенок, - уж если Ящерка и та от меня вывернулась, так я хоть насекомых наловлю».
Посмотрел кругом, а по земле жуки бегают, в траве кузнечики прыгают, по веткам гусеницы ползают, по воздуху бабочки летают.
Бросился Щенок ловить их, и вдруг - стало кругом, как на загадочной картинке: все тут, а никого не видно - спрятались все.
Зелёные кузнечики в зелёной траве притаились.
Гусеницы на веточках вытянулись и замерли: их от сучков не отличишь.
Бабочки сели на деревья, крылья сложили - не разберёшь, где кора, где листья, где бабочки.
Один крошечный Жук-Бомбардир идёт себе по земле, никуда не прячется.
Бианки рассказы о природе
Мы с сынишкой собрались в лес по грибы. И только свернули тропой с просёлочной дороги, – навстречу нам из лесу собака Клеопарда. Злющая – чистый волк.
Сынишка был впереди меня. Он хотел кинуться назад, ко мне, но я успел крикнуть ему:
– Только не беги! Иди, как шёл.
Ускорив шаг, я поравнялся с сынишкой и взял его за руку. Ни ружья, ни палок у нас с собой не было: одни простые корзинки. Обороняться было нечем.
А Клеопарда была уже в нескольких шагах от нас. Или мы ей дорогу должны были уступить, или она нам: тропа была узкая, а по сторонам – грязь.
– Вперёд без страха и сомнения! – произнёс я как можно веселее, крепко сжимая руку сынишки.
Клеопарда остановилась и молча оскалила зубы. Миг был решительный.
Я ещё твёрже шагнул – раз, два, три…
Свирепое животное вдруг прыгнуло в сторону и, увязая в глубокой грязи, пошло мимо нас стороной.
Я отпустил руку сынишки.
– Видишь? А ты хотел бежать.
– Ух, страшно!
– Убегать ещё страшней.
Но тут мы дошли до леса и скоро забыли это приключение.
Вчера целый день лил дождь. Грибов было много. Сперва мы брали всякие – и красные, и подберёзовики, маслята. Но глубже в лесу, на гривках под елями и соснами, начались белые. Тут мы на другие грибы и смотреть не стали.
Лес весь сверкал, переливался разноцветными весёлыми звёздочками, каждый листок, каждая травинка и мшинка блестела, улыбалась капельными глазками – солнце ещё только поднималось над деревьями и не успело высушить вчерашнего дождя. Все кусты и ёлочки были в паутинках, и каждая паутинка была унизана крошечными водяными жемчужинами. Мы, конечно, сразу промочили штаны и рубахи, но всё равно становились на колени, раскапывали руками мокрый мох и вытаскивали из под него маленьких крепышей с тёмной шапочкой на пузатенькой ножке – настоящих боровичков. Потом спешили дальше – искать новое гнездо грибов.
Мы так увлеклись, что и не заметили, как забрались глубоко в лес и очутились на опушке небольшой поляны.
– Стой! – шёпотом вдруг сказал сынишка и схватил меня за руку. – Смотри: бельчонок!
Правда: на другой стороне поляны на ветках сосны прыгала молодая белочка с тоненьким ещё хвостиком.
Бельчонок спускался с ветки на ветку. Исчез на минутку из глаз и вдруг, смотрим, скачет по земле к берёзе. Ближе к нам от той опушки стоял куст, и ещё ближе – одинокая берёза. И рядом с берёзой открыто рос малоголовый гриб на высокой белой кожке – обабок.
– А! – сказал я, тоже шёпотом и потянул сынишку за ёлочки, чтобы не спугнуть бельчонка. – Знаешь, бельчонку, наверно, ужасно хочется попробовать этот гриб, а на землю спуститься страшно: вдруг кто нибудь увидит и схватит.
– Ага! – согласился сынишка. – Наверно, он очень голодный.
Бельчонок уже прыгал к обабку по земле, смешно подкидывая задом.
От опушки до берёзы было верных шагов пятнадцать. Моих человеческих шагов пятнадцать, а беличьих мелких скачков по земле – не меньше, как полсотни.
И вот только бельчонок подскакал к берёзе, не успел ещё и куснуть гриба, – вдруг сбоку из травы откуда ни возьмись – лисица! И на него. Мы так и ахнули.
Но бельчонок вовремя заметил опасность, повернул – и в два скачка очутился на берёзе.
Он мигом взвился по стволу и притаился под самой макушкой. Весь сжался от страха в комочек.
Лисица осталась с носом.
Сынишка хотел захлопать в ладоши, но я ему не дал, шепнул:
– Подожди. Это ещё не всё. Лисица, я вижу, пожилая, опытная. Она так этого дела не оставит.
Я потому так подумал, что лисица сразу, как бельчонок махнул от неё на дерево, осадила всеми четырьмя лапами, стала и потом с самым равнодушным видом повернула прочь от берёзы – к опушке. Даже не взглянула вверх, на дерево. Будто её совсем и не интересовал никогда бельчонок, не за ним она кинулась, а так просто.
А у самой глаза блестят, рот до ушей. Мне тут и почудилась какая то хитрость с её стороны.
Смотрим, правда: не дошла лисица до опушки, вдруг, – шмыг за куст, который между берёзой той и опушкой стоял. И нет её.
– Ишь, хитрюга! – шепчет сынишка. – В засаду села. Как же теперь бельчонок домой в лес попадёт? Ведь ему мимо этого куста бежать.
– Вот в том то и дело, – шепчу я. – Не миновать ему лисьих зубов… Но… Тс с!.. смотри, он что то придумал.
Чуть заметный среди листвы на белой ветке берёзы рыжий комочек зашевелился, развернулся – и опять превратился в бельчонка. Вытянув шею и повёртывая голову во все стороны, бельчонок долго осматривался. Но, верно, оттуда, с вершины, ему не было видно лисицы: он осторожно, потихоньку стал спускаться с ветки на ветку. Прыгнет – и оглянется. Прыгнет – и тянет шейку, заглядывает вниз.
– Ох, глупый, глупый! – шепчет сынишка. – Сейчас ведь спрыгнет на землю. Пойдём скорей, прогоним лисицу!
– Подожди, подожди! – шепчу. – Посмотрим, чем кончится.
В первый раз я своими глазами видел, как лисица охотится за белкой.
Бельчонок тихонько спустился уже до половины берёзы – и тут замер вдруг на ветке. Да вдруг как затрясётся на лапках, как закричит, зацокает!
– Увидел, увидел! – шепчет сынишка.
Сомнений быть не могло: белый кончик рыжей трубы – хвоста лисьего – высунулся из куста, и бельчонок его заметил!
«Эй, лисонька! – подумал я про себя. – Рано победу затрубила! Думала уже, вот он – твой бельчонок! Заиграла хвостом, да и выдала себя».
Кончик лисьего хвоста сейчас же опять исчез за кустом.
Но бельчонок никак не мог успокоиться. Он пронзительно громко ругал коварную лисицу уже не знаю какими своими беличьими словами и весь трясся от негодования.
Потом, когда лисий хвост исчез, замолчал. И вдруг, чего то ужасно испугавшись, винтом взвился по стволу к себе на спасительную вершину. Может быть, вообразил себе, что лисица сейчас прыгнет за ним из за своего куста – на полдерева.
– Дело затягивается, – шепчу я сынишке. – Но – терпение: лисица, видимо, решила сидеть в засаде хоть до вечера. А бельчонок, конечно, голодный. На берёзе ему долго не высидеть: там ему ни шишек, ни орехов. Всё равно придётся слезать.
Прошло несколько минут. Ни лисица, ни белка не подавали никаких признаков жизни. Сынишка уже начал меня за рукав дёргать:
– Прогоним лису и пойдём грибы собирать.
Но тут бельчонок опять показался из своего прикрытия и прыгнул на одну из тонких верхних веток берёзы. Это была одна из самых длинных веток дерева, и она, как вытянутая рука, указывала прямо на опушку леса – на ту самую крайнюю сосну, с которой полчаса тому назад спустился бельчонок.
Бельчонок разбежался по ней и, сильно качнув конец ветки, прыгнул.
– Бешеный! – шёпотом вскрикнул сынишка. – Он…
Сынишка хотел, конечно, сказать, что бельчонок попадёт прямо в пасть лисице. Но он не успел договорить: так быстро всё кончилось.
Бельчонок, разумеется, не рассчитал: допрыгнуть до опушки с берёзы он не мог.
Самой ловкой белке не перелететь с такого расстояния по воздуху – не птица же! Просто, видно, бельчонок с отчаянья прыгнул: будь, что будет! И он, конечно, кувырнулся, не пролетев и половины расстояния до сосны.
Надо было видеть, как он летел вниз, растопырив все четыре лапки и вытянув тонкий хвостик, – прямо в куст, где сидела лисица, прямо на неё!
Но не успел он долететь до куста, как лисица…
Думаете, подскочила и на лету схватила его в зубы?
Нет, лисица опрометью выскочила из куста и сломя голову бросилась наутёк через пни и кусты.
Громкий смех сынишки – прямо мне в ухо – чуть не оглушил меня.
А бельчонок, упав на куст, не разбился: ветви спружинили, слегка подкинули его лёгкое тельце и, опять приняв на себя, мягко опустили его на землю.
Бельчонок скок скок скок! – и на сосну. С сосны на осину, с осины ещё на какое то дерево – и скрылся с глаз в лесу.
Сынишка хохотал до слёз. И весь лес, казалось, хохотал с ним – все капельные глазки дождя на листьях, на траве и кустах.
– Бешеный! – твердил сынишка сквозь смех и слёзы… – Ну, прямо бешеный!.. Как он на лисицу то! Как она от него! И хвост поджала! Вот бешеный бельчонок.
– Ну, – спросил я, когда он прохохотался, – теперь понимаешь, почему я не дал тебе бежать от Клеопарды?
– Знаю, знаю: «Вывод ясен без картин –
Часто, в битве не робея,
Побеждает трёх один». Уж не знаю, откуда он взял эти стишки! Он у меня набит стихами и выпаливает ими вдруг как из пушки.
Весёлые мы пришли в тот день из лесу.
Бианки рассказы о природе
Виталий Бианки «Первая охота»
Надоело щенку гонять кур по двору. «Пойду-ка, — думает, — на охоту за дикими зверями и птицами».
Шмыгнул в подворотню и побежал по лугу.
Увидели его дикие звери, птицы и насекомые и думают каждый про себя.
Выпь думает: «Я его обману».
Удод думает: «Я его удивлю».
Вертишейка думает: «Я его напугаю».
Ящерка думает: «Я от него вывернусь».
Гусеницы, бабочки, кузнечики думают: «Мы от него спрячемся».
«А я его прогоню», — думает жук-бомбардир.
«Мы все за себя постоять умеем, каждый по-своему», — думают они про себя.
А щенок уже побежал к озерку и видит: стоит у камыша выпь на одной ноге, по колено в воде.
«Вот я её сейчас поймаю!» — думает щенок и совсем уж приготовился прыгнуть ей на спину.
А выпь глянула на него и шагнула в камыш.
Ветер по озерку бежит, камыш колышет. Камыш качается взад-вперёд, взад-вперёд...
У щенка перед глазами жёлтые и коричневые полосы качаются взад-вперёд, взад-вперёд...
А выпь стоит в камыше, вытянулась тонкая-тонкая и вся в жёлтые и коричневые полосы раскрашена. Стоит качается взад-вперёд, взад-вперёд...
Щенок глаза выпучил, смотрел, смотрел — не видно выпи в камыше. «Ну, — думает, — обманула меня выпь. Не прыгать же мне в пустой камыш! Пойду другую птицу поймаю».
Взбежал на пригорок, смотрит — сидит на земле удод, хохлом играет: то развернёт, то сложит.
«Вот я на него сейчас с пригорка прыгну», — думает щенок.
А удод припал к земле, крылья распластал, хвост раскрыл, клюв вверх поднял. Смотрит щенок: нет птицы, а лежит на земле пёстрый лоскут и торчит из него кривая игла.
Удивился щенок: «Куда же удод девался? Неужели я эту пёструю тряпку за него принял? Пойду поскорей маленькую птичку поймаю».
Подбежал к дереву и видит — сидит за пеньком маленькая птица вертишейка.
Кинулся к ней, а вертишейка — юрк в дупло.
«Ага, —думает щенок, — попалась!»
Поднялся на задние лапы, заглянул в дупло, а в чёрном дупле чёрная змея извивается и страшно шипит.
Отшатнулся щенок, шерсть дыбом поднял — и наутёк.
А вертишейка шипит ему вслед из дупла, головой крутит—по спине у неё змейкой извивается полоска чёрных перьев.
«Уф, напугала как! Еле ноги унёс. Больше не стану на птиц охотиться. Пойду лучше ящерку поймаю».
Ящерка сидела на камне, глаза закрыла, грелась на солнышке.
Тихонько к ней подкрался щенок, прыг — и ухватился за хвост.
А ящерка извернулась, хвост в зубах у него оставила — сама под камень.
Фыркнул щенок, бросил хвост —- и за ней. Да куда там! Ящерка давно под камнем сидит, новый хвост себе отращивает.
«Ну, — думает щенок, — уж если ящерка и та вывернулась, так я хоть насекомых наловлю».
Посмотрел кругом, а по земле жуки бегают, в траве кузнечики прыгают, по веткам гусеницы ползают, по воздуху бабочки летают. Бросился щенок ловить их — и вдруг стало кругом как на загадочной картинке: все тут, а никого не видно, спрятались все.
Зелёные кузнечики в зелёной траве притаились.
Гусеницы на веточках вытянулись и замерли: их от сучков не отличишь.
Бабочки сели на деревья, крылья сложили — не разберёшь, где кора, где листья, где бабочки.
Один только крошечный жук-бомбардир идёт себе по земле, никуда не прячется.
Догнал его щенок, хотел схватить, а жук-бомбардир остановился да как пальнёт в него летучей едкой струйкой — прямо в нос попал.
Взвизгнул щенок, хвост поджал, повернулся — да через луг, да в подворотню...
Забился в конуру и нос высунуть боится.
А звери, птицы и насекомые все опять за свои дела принялись.
Виталий Бианки «Кто чем поет»
Слышишь, какая музыка гремит в лесу?
Слушая её, можно подумать, что все звери, птицы и насекомые родились на свете певцами и музыкантами.
Может быть, так оно и есть: музыку ведь все любят, и петь всем хочется. Только не у каждого голос есть.
Лягушки на озере начали ещё с ночи.
Надули пузыри за ушами, высунули головы из воды, рты приоткрыли.
— Ква-а-а-а! — одним духом пошёл из них воздух.
Услыхал их Аист из деревни, обрадовался:
«Целый хор! Будет мне чем поживиться!»
И полетел на озеро завтракать.
Прилетел и сел на берегу. Сел и думает:
«Неужели я хуже лягушек? Поют же они без голоса. Дайка и я попробую».
Поднял длинный клюв, застучал, затрещал одной его половинкой о другую, то тише, то громче, то реже, то чаще: трещотка трещит деревянная, да и только! Так разошёлся, что и про завтрак свой забыл.
А в камышах стояла Выпь на одной ноге, слушала и думала:
И придумала:
«Дай-ка на воде сыграю!»
Сунула в озеро клюв, набрала полный воды да как дунет в клюв! Пошёл по озеру громкий гул:
«Прумб-бу-бу-бумм!..» — словно бык проревел.
«Вот так песня! — подумал Дятел, услыхав Выпь из лесу. - Инструмент-то и у меня найдётся: чем дерево не барабан, а нос мой чем не палочка?»
Задом упёрся, передом откинулся, размахнулся головой — как задолбит носом по суку! Точь-в- точь — барабанная дробь!
Вылез из-под коры Жук с предлинными усами.
Закрутил, закрутил головой, заскрипела его жёсткая шея — тоненький-тоненький писк послышался.
Пищит усач, а всё напрасно: никто его писка не слышит.
Шею натрудил, зато сам своей песней доволен.
А внизу под деревом из гнезда вылез Шмель и полетел петь на лужок.
Вокруг цветка на лужку кружит, жужжит жилковатыми жёсткими крылышками, словно струна гудит.
Разбудила шмелиная песня зелёную Саранчу в траве.
Стала Саранча скрипочки налаживать. Скрипочки у неё на крылышках, а вместо смычков—длинные задние ножки коленками назад. На крыльях — зазубринки, а на лапках — зацепочки.
Трёт себе Саранча ножками по бокам, зазубринками за зацепочки задевает — стрекочет.
Саранчи на лугу много: целый струнный оркестр.
«Эх, — думает Долгоносый Бекас под кочкой, — надо и мне спеть! Только вот чем? Горло у меня не годится, нос не годится, шея не годится, крылышки не годятся, лапки не годятся... Эх! Была не была — полечу, не смолчу, чем-нибудь да закричу!»
Выскочил из-под кочки, залетел под самые облака. Хвост раскрыл веером, выпрямил крылышки, повернулся носом к земле, понёсся вниз, переворачиваясь с боку на бок, как брошенная с высоты дощечка. Головой воздух рассекает, а в хвосте у него тонкие, узкие пёрышки ветер перебирает.
И слышно с земли, будто в вышине барашек запел, заблеял.
А это Бекас.
Отгадай, чем он поёт?
Виталий Бианки «Сова»
Сидит Старик, чай пьёт. Не пустой пьёт — молоком белит. Летит мимо Сова.
— Здорово, — говорит, — друг! А Старик ей:
— Ты, Сова — отчаянная голова, уши торчком, нос крючком. Ты от солнца хоронишься, людей сторонишься, — какой я тебе друг!
Рассердилась Сова.
— Ладно же, — говорит, — старый! Не стану по ночам к тебе на луг летать, мышей ловить, — сам лови.
А Старик:
— Вишь, чем пугать вздумала! Утикай, пока цела.
Улетела Сова, забралась в дуб, никуда из дупла не летит.
Ночь пришла. На стариковом лугу мыши в норах свистят-перекликаются:
— Погляди-ка, кума, не летит ли Сова — отчаянная голова, уши торчком, нос крючком?
Мышь Мыши в ответ;
— Не видать Совы, не слыхать Совы. Нынче нам на лугу раздолье, нынче нам на лугу приволье.
Мыши из нор поскакали, мыши по лугу побежали.
А Сова из дупла:
— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы худа не вышло: мыши- то, говорят, на охоту пошли.
— А пускай идут, — говорит Старик. — Чай, мыши не волки, не зарежут тёлки.
Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут, землю роют, шмелей ловят.
А Сова из дупла:
— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: все шмели твои разлетелись.
— А пускай летят, — говорит Старик. — Что от них толку: ни мёду, ни воску, — волдыри только.
Стоит на лугу клевер кормовистый, головой к земле виснет, а шмели гудят, с луга прочь летят, на клевер не глядят, цветень с цветка на цветок не носят.
А Сова из дупла:
— Хо-хо-хо, Старик! Гляди, как бы хуже не вышло: не пришлось бы тебе самому цветень с цветка на цветок разносить.
— И ветер разнесёт, — говорит Старик, а сам в затылке скребёт.
По лугу ветер гуляет, цветень наземь сыплет. Не попадает цветень с цветка на цветок, — не родится клевер на лугу; не по нраву это Старику.
А Сова из дупла:
Хо-хо-хо, Старик! Корова твоя мычит, клеверу просит, — трава, слышь, без клеверу — что каша без масла.
Молчит Старик, ничего не говорит.
Была Корова с клевера здорова, стала Корова тощать, стала молока сбавлять; пойло лижет, а молоко всё жиже да жиже.
А Сова из дупла:
— Хо-хо-хо, Старик! Говорила я тебе: придёшь ко мне кланяться.
Старик бранится, а дело-то не клеится. Сова в дубу сидит, мышей не ловит. Мыши по лугу рыщут, шмелиные гнёзда ищут. Шмели на чужих лугах гуляют, а на Стариков луг и не заглядывают. Клевер на лугу не родится. Корова без клеверу тощает. Молока у Коровы мало. Вот и чай белить Старику нечем стало.
Нечем стало Старику чай белить — пошёл Старик Сове кланяться:
— Уж ты, Совушка-вдовушка, меня из беды выручай: нечем стало мне, старому, белить чай.
А Сова из дупла глазищами луп-луп, ножищами туп-туп.
— То-то, — говорит — старый. Дружно не грузно, а врозь хоть брось. Думаешь, мне-то легко без твоих мышей?
Простила Сова Старика, вылезла из дупла, полетела на луг мышей пугать.
Сова полетела мышей ловить.
Мыши со страху попрятались в норы.
Шмели загудели над лугом, принялись с цветка на цветок летать.
Клевер красный стал на лугу наливаться.
Корова пошла на луг клевер жевать.
Молока у Коровы много.
Стал Старик молоком чай белить, чай белить — Сову хвалить, к себе в гости звать, уваживать.
Виталий Бианки «Хвосты»
Прилетела Муха к Человеку и говорит:
— Ты хозяин над всеми зверями, ты всё можешь сделать. Сделай мне хвост.
— А зачем тебе хвост? — говорит Человек.
— А затем мне хвост, — говорит Муха, — зачем он у всех зверей, — для красоты.
— Я таких зверей не знаю, у которых хвост для красоты. А ты и без хвоста хорошо живёшь.
Рассердилась Муха и давай Человеку надоедать: то на сладкое блюдо сядет, то на нос ему перелетит, то у одного уха жужжит, то у другого. Надоела, сил нет! Человек ей говорит:
— Ну ладно! Лети ты, Муха, в лес, на реку, в поле. Если найдёшь там зверя, птицу или гада, у которого хвост для красоты только привешен, можешь его хвост себе взять. Я разрешаю.
Обрадовалась Муха и вылетела в окошко.
Летит она садом и видит: по листу Слизняк ползёт. Подлетела Муха к Слизняку и кричит:
— Отдай мне твой хвост, Слизняк! Он у тебя для красоты.
— Что ты, что ты! — говорит Слизняк. — У меня и хвостато нет: это ведь брюхо моё. Я его сжимаю да разжимаю, — только так и ползаю. Я — брюхоног.
Прилетела к речке, а в речке Рыба и Рак —оба с хвостами. Муха к Рыбе:
— Отдай мне твой хвост! Он у тебя для красоты.
— Совсем не для красоты, — отвечает Рыба. — Хвост у меня — руль. Видишь: надо мне направо повернуть — я хвост вправо поворачиваю. Надо налево — я влево хвост кладу. Не могу я тебе свой хвост отдать.
Муха к Раку:
— Отдай мне твой хвост, Рак!
— Не могу отдать, — отвечает Рак. — Ножки у меня слабые, тонкие, я ими грести не могу. А хвост у меня широкий и сильный. Я как шлёпну хвостом по воде, так меня и подбросит. Шлёп, шлёп — и плыву, куда мне надо. Хвост у меня вместо весла.
— Отдай мне твой хвост, Дятел! Он у тебя для красоты только.
— Вот чудачка! — говорит Дятел. — А как же я деревья- то долбить буду, еду себе искать, гнёзда для детей устраивать?
— А ты носом, — говорит Муха.
— Носом-то носом, — отвечает Дятел, — да ведь и без хвоста не обойдёшься. Вот гляди, как я долблю.
Упёрся Дятел крепким, жёстким своим хвостом в кору, размахнулся всем телом да как стукнет носом по суку —только щепки полетели!
Муха видит: верно, на хвост Дятел садится, когда долбит, нельзя ему без хвоста. Хвост ему подпоркой служит.
Видит: Оленуха в кустах со своими оленятами. И у Оленухи хвостик — маленький, пушистый, беленький хвостик. Муха как зажужжит:
— Отдай мне твой хвостик, Оленуха!
Оленуха испугалась.
— Что ты, что ты! — говорит. — Если я отдам тебе свой хвостик, так мои оленятки пропадут.
— Оленяткам-то зачем твой хвост? — удивилась Муха.
— А как же, — говорит Оленуха. — Вот погонится за нами Волк. Я в лес кинусь — спрятаться. И оленятки за мной. Только им меня не видно между деревьями. А я им белым хвостиком машу, как платочком: «Сюда бегите, сюда!» Они видят — беленькое впереди мелькает, — бегут за мной. Так все и убежим от Волка.
«Ну, — думает Муха,—уж этот-то хвост мой будет».
Подлетела к Лисице, кричит:
— Отдавай хвост!
— Что ты, Муха! — отвечает Лисица. — Да без хвоста я пропаду. Погонятся за мной собаки, живо меня, бесхвостую, поймают. А хвостом я их обману.
— Как же ты, — спрашивает Муха, — обманешь их хвостом?
— А как станут меня собаки настигать, я хвостом верть! — хвост вправо, сама влево. Собаки увидят, что хвост мой вправо метнулся, и кинутся вправо. Да пока разберут, что ошиблись, я уж далеко.
Видит Муха: у всех зверей хвост для дела, нет лишних хвостов ни в лесу, ни в реке.
Нечего делать, полетела Муха домой. Сама думает:
«Пристану к Человеку, буду ему надоедать, пока он мне хвост не сделает».
Человек сидел у окошка, смотрел на двор.
Муха ему на нос села. Человек бац себя по носу! — а Муха уж ему на лоб пересела. Человек бац по лбу! — а Муха уж опять на носу.
— Отстань ты от меня, Муха! — взмолился Человек.
— Не отстану, — жужжит Муха. — Зачем надо мной посмеялся, свободные хвосты искать послал? Я у всех зверей спрашивала — у всех зверей хвост для дела.
Человек видит: не отвязаться ему от Мухи — вон какая надоедная! Подумал и говорит:
— Муха, Муха, а вон Корова на дворе, Спроси у неё, зачем ей хвост.
— Ну ладно, — говорит Муха, — спрошу ещё у Коровы. А если и Корова не отдаст мне хвоста, сживу тебя, Человек, со свету.
Вылетела Муха в окошко, села Корове на спину и давай жужжать, выспрашивать:
— Корова, Корова, зачем тебе хвост? Корова, Корова, зачем тебе хвост?
Корова молчала, молчала, а потом как хлестнёт себя хвостом по спине — и пришлёпнула Муху.
Упала Муха на землю — дух вон и ножки кверху.
А Человек и говорит из окошка:
— Так тебе, Муха, и надо — не приставай к людям, не приставай к зверям, надоела.
Виталий Бианки «Лесной колобок — колючий бок»
Жили-были старик со старухой — те самые, от которых Колобок укатился. Пошли они в лес. Старик и говорит старухе:
— Глянь-ка, старуха, никак, под кустиком-то наш Колобок лежит?
Старик плохо видел, да и у старухи глаза слезились. Наклонилась она поднять Колобок — и наткнись на что-то колючее. Старуха: «Ой!»—а Колобок вскочил на коротенькие ножки и покатил по дорожке.
Катится Колобок по дорожке — навстречу ему Волк.
— Не ешь меня, Серый Волк, я тебе песенку спою:
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сметане не мешён.
Я под кустиком рос,
Весь колючками оброс,
Я на ощупь нехорош,
Меня голыми руками не возьмёшь!
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
От тебя, Волк, подавно уйду!
Волк рассердился — хвать его лапой. Колючки в лапу впились Волку — ой, больно! А Колобок подскочил и покатился по дорожке, только его Волк и видел!
Катится Колобок — навстречу ему Медведь.
— Колобок, Колобок, я тебя съем!
— Где тебе, косолапому, съесть меня!
Я лесной Колобок — Колючий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сметане не мешён.
Я под кустиком рос,
Весь колючками оброс,
Я на вкус нехорош,
Меня в рот не возьмёшь!
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от Волка ушёл,
От тебя, Медведь, подавно уйду!
Медведь разозлился, хотел его в пасть схватить, губы наколол — ой, больно! А Колобок опять покатился, — только Медведь его и видел!
Катится Колобок — навстречу ему Лиса.
— Колобок, Колобок, куда катишься?
— Качусь по дорожке.
— Колобок, Колобок, спой мне песенку! Колобок и запел:
Я лесной Колобок — Колючий Бок!
Я по коробу не скребён,
По сусеку не метён,
На сметане не мешён.
Я под кустиком рос,
Весь колючками оброс,
Я кругом нехорош,
Как меня возьмёшь?
Я от дедушки ушёл,
Я от бабушки ушёл,
Я от Волка ушёл,
От Медведя ушёл,
От тебя, Лиса, не хитро уйти!
И только было покатился по дорожке — Лиса его тихонечко, одними коготками толк в канаву! Колобок — плюх! — в воду. Мигом развернулся, заработал лапками, — поплыл. Тут все и увидели, что это совсем не Колобок, а настоящий лесной ёж.
Виталий Бианки «Приключения муравьишки»
Залез муравьишка на берёзу Долез до вершины, посмотрел вниз, а там, на земле, его родной муравейник чуть виден.
Муравьишка сел на листок и думает:
«Отдохну немножко — и вниз».
У Муравьёв ведь строго: только солнышко на закат — все домой бегут. Сядет солнце, муравьи все ходы и выходы закроют— и спать. А кто опоздал, тот хоть на улице ночуй.
Солнце уже к лесу спускалось.
Муравей сидит на листке и думает:
«Ничего, поспею: вниз ведь скорей».
А листок был плохой: жёлтый, сухой. Дунул ветер и сорвал его с ветки.
Несётся листок через лес, над рекой, над деревней.
Летит муравьишка на листке, качается — чуть жив от страха.
Занёс ветер листок на луг за деревней да там и бросил.
Упал листок на камень, муравьишка себе ноги отшиб.
«Пропала моя головушка! Не добраться мне теперь до дому. Место кругом ровное. Был бы здоров —сразу бы добежал, да вот беда —ноги болят. Обидно, хоть землю кусай!»
Смотрит муравьишка — рядом гусеница-землемер лежит. Червяк червяком,только спереди ножки и сзади ножки. Муравьишка говорит землемеру:
— Землемер, землемер, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— А ты кусаться не будешь?
— Кусаться не буду.
— Ну, садись, подвезу.
Муравьишка вскарабкался на спину землемеру. Тот изогнулся дугой, задние ноги к передним приставил, хвост к голове. Потом вдруг встал во весь рост да так и лёг на землю палкой. Отмерил на земле, сколько в нём роста, и опять в дугу скрючился. Так и пошёл, так и пошёл землю мерить. Муравьишка то к земле летит, то к небу —то вниз головой, то вверх.
— Не могу больше, — кричит, — стой! А то укушу.
Остановился землемер, вытянулся по земле. Муравьишка слез, еле отдышался.
Огляделся. Видит —луг впереди, на лугу трава скошенная лежит. А по лугу паук-сенокосец шагает; ноги — как ходули, между ног голова качается.
— Паук, а паук, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Ну что ж, садись, подвезу.
Пришлось муравьишке по паучьей ноге вверх лезть до коленки, а с коленки вниз спускаться пауку на спину: коленки у сенокосца торчат выше спины.
Начал паук свои ходули переставлять — одна нога тут, другая там; все восемь ног, будто спицы, в глазах у муравьишки замелькали. А идёт паук не быстро, брюхом по земле чиркает. Надоела муравьишке такая езда. Чуть было не укусил он паука. Да тут, на счастье, вышли они на гладкую дорожку. Остановился паук.
— Слезай, — говорит. — Вон жужелица бежит; она резвей меня.
Слез муравьишка.
— Жужелка, жужелка, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Садись, прокачу.
Только успел муравьишка вскарабкаться жужелице на спину, как она пустилась бежать! Ноги у неё ровные, как у коня. Бежит шестиногий конь, бежит, не трясёт, будто по воздуху летит.
Вмиг домчались до картофельного поля.
— А теперь слезай, — говорит жужелица, — не с моими ногами по картофельным грядам прыгать. Другого коня бери.
Пришлось слезть.
Картофельная ботва для муравьишки — лес густой. Тут и со здоровыми ногами целый день бежать, а солнце уж низко.
Вдруг слышит муравьишка — пищит кто-то:
— А ну, муравей, полезай ко мне на спину, поскачем.
Обернулся муравьишка — стоит рядом жучок-блошачок, чуть от земли видно.
— Да ты маленький! Тебе меня не поднять.
— А ты-то большой! Лезь, говорю.
Кое-как уместился муравей на спине у блошака. Только- только ножки поставил.
— Ну, влез.
— А влез, так держись.
Блошачок подобрал под себя толстые задние ножки, а они у него, как пружинки, складные, — да щёлк! — распрямил их. Глядь, уж он на грядке сидит. Щёлк! — на другой. Щёлк! — на третьей.
Так весь огород и отщёлкал блошачок, до самого забора.
Муравьишка спрашивает:
— А через забор можешь?
— Через забор не могу: высок очень. Ты кузнечика попроси: он может.
меня домой! У меня ножки болят.
— Садись на загривок.
Сел муравьишка кузнечику на загривок.
Кузнечик сложил свои длинные задние ноги пополам, потом разом выпрямил их, точно выстрелил собой в воздух. С треском развернулись крылья, перенесли его через забор и тихонько опустили на землю.
— Стоп! — говорит кузнечик. — Приехали.
Муравьишка глядит вперёд, а там река: год по ней плыви — не переплывёшь. А солнце ещё ниже. Кузнечик говорит:
— Кузнечик, кузнечик, снеси
— Через реку и мне не перескочить: очень уж широкая. Стой-ка, я водомерку кликну: будет тебе перевозчик.
Затрещал по-своему, глядь — бежит по воде лодочка на ножках.
Подбежала.
Нет, не лодочка, а водомерка- клоп.
— Водомер, водомер, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— Ладно, садись, перевезу. Сел муравьишка. Водомер
подпрыгнул и зашагал по воде, как посуху.
А солнце уж совсем низко.
— Миленький, пошибче! — просит муравьишка. — Меня домой не пустят.
— Можно и пошибче, — говорит водомер.
Да как припустит! Оттолкнётся, оттолкнётся ножками и катит-скользит по воде, как по льду. Живо на том берегу очутился.
— А по земле не можешь? — спрашивает муравьишка.
— По земле мне трудно: ноги не скользят. Да и гляди-ка: впереди-то лес. Ищи себе другого коня.
Посмотрел муравьишка вперед и видит: стоит над рекой лес высокий, до самого неба. И солнце за ним уже скрылось. Нет, не попасть муравьишке домой!
— Гляди, — говорит водомер, — вот тебе и конь ползёт. Видит муравьишка: ползёт мимо майский хрущ — тяжёлый жук, неуклюжий жук. Разве на таком коне далеко ускачешь? Всё-таки послушался водомера:
— Хрущ, хрущ, снеси меня домой! У меня ножки болят.
— А ты где живёшь?
— В муравейнике за лесом.
— Далёконько... Ну, что с тобой делать? Садись, довезу. Полез муравьишка по жёсткому жучьему боку.
— Сел, что ли?
— А куда сел?
— На спину.
— Эх, глупый! Полезай на голову.
Влез муравьишка жуку на голову. И хорошо, что не остался на спине: разломил жук спину надвое —два жёстких крыла приподнял. Крылья у жука точно два перевёрнутых корыта, а из-под них другие крылышки лезут, разворачиваются: тоненькие, прозрачные, шире и длиннее верхних.
Стал жук пыхтеть, надуваться: уф, уф, уф! Будто мотор заводит.
— Дяденька, — просит муравьишка, — поскорей! Миленький, поживей!
Не отвечает жук, только пыхтит: уф, уф, уф!
Вдруг затрепетали тонкие крылышки, заработали — жжж! тук-тук-тук!.. Поднялся хрущ на воздух. Как пробку, выкинуло его ветром вверх, выше леса.
Муравьишка сверху видит: солнышко уже краем землю зацепило.
Как помчал хрущ, у муравьишки даже дух захватило.
Жжж! Тук-тук-тук! Несётся жук, буравит воздух, как пуля. Мелькнул под ним лес — и пропал.
А вот и берёза знакомая, муравейник под ней.
Над самой вершиной берёзы выключил жук мотор и — шлёп! — сел на сук.
— Дяденька, миленький! — взмолился муравьишка. — А вниз-то мне как? У меня ведь ножки болят, я себе шею сломаю.
Сложил жук тонкие крылышки вдоль спины. Сверху жёсткими корытцами прикрыл. Кончики тонких крыльев аккуратно под корытца убрал. Подумал и говорит:
— А уж как тебе вниз спуститься, не знаю. Я на муравейник не полечу: уж очень больно вы, муравьи, кусаетесь. Добирайся сам как знаешь.
Глянул муравьишка вниз, а там, под самой берёзой, его дом родной. Глянул на солнышко — солнышко уже по пояс в землю ушло.
Глянул вокруг себя — сучья да листья, листья да сучья. Не попасть муравьишке домой, хоть вниз головой бросайся! Вдруг видит: рядом на листке гусеница-листовёртка сидит, шёлковую нитку из себя тянет, тянет и на сучок мотает.
— Гусеница, гусеница, спусти меня домой! Последняя мне минуточка осталась — не пустят меня домой ночевать.
— Отстань! Видишь, дело делаю — пряжу пряду.
— Все меня жалели, никто не гнал, ты — первая!
Не удержался муравьишка, кинулся на неё да как куснёт!
С перепугу гусеница лапки поджала да кувырк с листа! — и полетела вниз. А муравьишка на ней висит, крепко вцепился.
Только недолго они падали: что-то их сверху — дёрг!
И закачались они оба на шёлковой ниточке: ниточка-то на сучок была намотана.
Качается муравьишка на листовёртке, как на качелях. А ниточка всё длинней, длинней, длинней делается: выматывается у листовёртки из брюшка, тянется, не рвётся. Муравьишка с листовёрткой всё ниже, ниже, ниже опускаются.
А внизу, в муравейнике, муравьи хлопочут, спешат: входы, выходы закрывают
Все закрыли, один — последний — вход остался.
Муравьишка с гусеницы — кувырк! — и домой.
Тут и солнышко зашло.
Виталий Бианки «Теремок»
Стоял в лесу дуб. Толстый-претолстый, старый-престарый.
Прилетел Дятел пёстрый, шапка красная, нос вострый.
По стволу скок-поскок, носом стук-постук — выстукал, выслушал и давай дырку долбить. Долбил-долбил, долбил- долбил — выдолбил глубокое дупло. Лето в нём пожил, детей вывел и улетел.
Миновала зима, опять лето пришло.
Узнал про то дупло Скворец. Прилетел. Видит —дуб, в дубу—дырка. Чем Скворцу не теремок?
Спрашивает:
Никто из дупла не отвечает, пустой стоит терем.
Натаскал Скворец в дупло сена да соломы, стал в дупле жить, детей выводить.
Год живёт, другой живёт — сохнет старый дуб, крошится; больше дупло — шире дыра.
На третий год узнал про то дупло желтоглазый Сыч.
Прилетел. Видит —дуб, в дубу — дырка с кошачью голову.
Спрашивает:
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, теперь я живу — Скворец — первый в роще певец. А ты кто?
— Я Сыч — попадёшь мне в когти — не хнычь. Ночью прилечу— цоп! — и проглочу. Ступай-ка из терема вон, пока цел!
Испугался Скворец Сыча, улетел.
Ничего не натаскал Сыч, стал так в дупле жить: на своих пёрышках.
Год живёт, другой живёт —крошится старый дуб, шире дупло.
На третий год узнала про дупло Белка. Прискакала. Видит — дуб, в дубу — дырка с собачью голову. Спрашивает:
Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый —нос вострый, жил Скворец—первый в роще певец, теперь я живу — Сыч. Попадёшь мне в когти — не хнычь. А ты кто?
— Я Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. У меня зубы долги, востры, как иголки. Ступай из терема вон, пока цел!
Испугался Сыч Белки, улетел.
Натаскала Белка моху, стала в дупле жить.
На третий год узнала про то дупло Куница. Прибежала, видит — дуб, в дубу — дыра с человечью голову. Спрашивает:
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, — теперь я живу — Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка. А ты кто?
— Я Куница — всех малых зверей убийца. Я страшней Хоря, со мной не спорь зря. Ступай-ка из терема вон, пока цела!
Испугалась Белка Куницы, ускакала.
Ничего не натаскала Куница, стала так в дупле жить: на своей шёрстке.
Год живёт, другой живёт — крошится старый дуб, шире дупло.
На третий год узнали про то дупло пчёлы. Прилетели. Видят — дуб, в дубу — дыра с лошадиную голову. Кружат, жужжат, спрашивают:
— Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец —первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь к нему в когти — не хнычь, жила Белка —по веткам скакалка, по дуплам сиделка, а теперь я живу — Куница — всех малых зверей убийца. А вы кто?
— Мы пчелиный рой — друг за дружку горой. Кружим, жужжим, жалим, грозим большим и малым. Ступай-ка из терема вон, пока цела!
Испугалась Куница пчёл, убежала.
Натаскали пчёлы воску, стали в дупле жить. Год живут, другой живут — крошится старый дуб, шире дупло.
На третий год узнал про то дупло Медведь. Пришёл. Видит—дуб, в дубу —дырища с целое окнище. Спрашивает:
Терем-теремок, кто в тереме живёт?
— Жил Дятел пёстрый — нос вострый, жил Скворец — первый в роще певец, жил Сыч — попадёшь ему в когти — не хнычь, жила Белка — по веткам скакалка, по дуплам сиделка, жила Куница — всех малых зверей убийца, теперь мы живём—пчелиный рой—друг за дружку горой. А ты кто?
— А я Медведь, Мишка —вашему терему крышка!
Влез на дуб, просунул голову в дупло да как нажал!
Дуб-то пополам и расселся, а из него — считай-ка, сколько лет копилось:
да воску,
да перьев,
да пыли —
да пх-х-х!
Теремка-то и не стало.
Виталий Бианки «Терентий-Тетерев»
Жил в лесу Тетерев, Терентием звали.
Летом ему хорошо было: в траве, в густой листве от злых глаз прятался. А пришла зима, облетели кусты и деревья — и схорониться негде.
Вот звери, лесные, злые, и заспорили, кому теперь Терентий-Тетерев на обед достанется. Лисица говорит —ей. Куница говорит —ей.
Лисица говорит:
— Терентий спать на землю сядет, в кусту. Летом его в кусту не видно, а нынче —вот он. Я понизу промышляю, я его и съем.
А Куница говорит:
— Нет, Терентий спать на дереве сядет. Я поверху промышляю, я его и съем.
Терентий-Тетерев услыхал их спор, испугался. Полетел на опушку, сел на макушку и давай думать, как ему злых зверей обмануть. На дереве сядешь — Куница поймает, на землю слетишь — Лисица сцапает. Где же ночевать-то?
Думал-думал, думал-думал, — ничего не придумал и задремал.
Задремал — и видит во сне, будто он не на дереве, не на земле спит, а в воздухе. Кунице с дерева его не достать и Лисице с земли не достать: вот только ноги под себя поджать, — ей и не допрыгнуть.
Терентий во сне ноги-то поджал да бух с ветки!
А снег был глубокий, мягкий, как пух. Неслышно по нему крадётся Лисица. К опушке бежит. А поверху, по веткам, Куница скачет и тоже к опушке. Обе за Терентием-Тетеревом спешат.
Вот Куница первая прискакала к дереву да все деревья оглядела, все ветки облазала, — нет Терентия!
«Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на земле, в кусту спал. Лисице, верно, достался».
А Лисица прибежала, всю опушку оглядела, все кусты облазала, — нет Терентия!
«Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на дереве спал. Кунице, видно, достался».
Подняла голову Лиса, а Куница — вот она: на суку сидит, зубы скалит.
Лисица рассердилась, как крикнет:
— Ты моего Терентия съела, — вот я тебе!
А Куница ей:
— Сама съела, а на меня говоришь. Вот я тебе!
И схватились они драться. Жарко дерутся: снег под ними тает, клочья летят.
Вдруг — трах-та-та~тах! — из-под снега чем-то чёрным как выпалит!
У Лисицы и Куницы от страха душа в пятки. Кинулись в разные стороны: Куница — на дерево, Лисица — в кусты.
А это Терентий-Тетерев выскочил. Он как с дерева свалился, так в снегу и заснул. Только шум да драка его разбудили, а то, наверное, и сейчас бы спал.
С тех пор все тетерева зимой в снегу спят: тепло им там и уютно, и от злых глаз безопасно.
Виталий Бианки «Подкидыш»
Мальчишки разорили гнездо каменки, разбили её яички. Из разбитых скорлупок выпали голые, слепенькие птенчики.
Только одно из шести яичек мне удалось отобрать у мальчишек целым.
Я решил спасти спрятанного в нём птенчика.
Но как это сделать?
Кто выведет его из яйца?
Кто вскормит?
Я знал неподалёку гнездо другой птички — пеночки-пересмешки. Она только что отложила своё четвёртое яичко.
Но примет ли пересмешка подкидыша? Яйцо каменки чисто-голубое. Оно больше и совсем не похоже на яички пересмешки: те — розовые с чёрными точечками. И что будет с птенцом каменки? Ведь он вот-вот должен выйти из яйца, а маленькие пересмешки выклюнутся только ещё дней через двенадцать.
Станет ли пересмешка выкармливать подкидыша?
Гнездо пересмешки помещалось на берёзе так невысоко, что я мог достать его рукой.
Когда я подошёл к берёзе, пересмешка слетела с гнезда. Она порхала по ветвям соседних деревьев и жалобно посвистывала, словно умоляла не трогать её гнезда.
Я положил голубое яичко к её розовым, отошёл и спрятался за куст.
Пересмешка долго не возвращалась к гнезду. А когда, наконец, подлетела, не сразу уселась в него: видно было, что она с недоверием разглядывает чужое голубое яйцо.
Но все-таки она села в гнездо. Значит, приняла чужое яйцо. Подкидыш стал приёмышем.
Но что будет завтра, когда маленькая каменка выклюнется из яйца?
Когда утром на следующий день я подошёл к берёзе, с одной стороны гнезда торчал носик, с другой — хвост пересмешки.
Когда она слетела, я заглянул в гнездо. Там было четыре розовых яичка и рядом с ними — голый слепенький птенчик каменки.
Я спрятался и скоро увидел, как прилетела пересмешка с гусеничкой в клюве и сунула её в рот маленькой каменке.
Теперь я был уже почти уверен, что пересмешка выкормит моего подкидыша.
Прошло шесть дней. Я каждый день подходил к гнезду и каждый раз видел торчащие из гнезда клювик и хвост пересмешки.
Очень меня удивляло, как она поспевает и каменку кормить, и высиживать свои яйца.
Я скорей отходил прочь, чтобы не помешать ей в этом важном деле.
На седьмой день не торчали над гнездом ни клювик, ни хвост.
Я подумал: «Всё кончено! Пересмешка покинула гнездо. Маленькая каменка умерла с голоду».
Но нет, в гнезде лежала живая каменка. Она спала и даже не тянула вверх головку, не разевала рта: значит, была сыта. Она так выросла за эти дни, что покрывала своим тельцем чуть видные из-под неё розовые яички.
Тогда я догадался, что приёмыш отблагодарил свою новую мать: теплотой своего тельца он грел её яички —высиживал её птенцов. Так оно и было.
Пересмешка кормила приёмыша, приёмыш высиживал её птенцов.
Он вырос и вылетел из гнезда у меня на глазах. И как раз к этому времени выклюнулись птенчики из розовых яичек.
Пересмешка принялась выкармливать своих родных птенцов и выкормила их на славу.
Виталий Бианки «Музыкант»
Старый медвежатник сидел на завалинке и пиликал на скрипке. Он очень любил музыку и старался сам научиться играть. Плохо у него выходило, но старик и тем был доволен, что у него своя музыка. Мимо проходил знакомый колхозник и говорит старику:
— Брось-ка ты свою скрипку-то, берись за ружьё. Из ружья у тебя лучше выходит. Я сейчас медведя видел в лесу.
Старик отложил скрипку, расспросил колхозника, где он видел медведя. Взял ружье и пошёл в лес, В лесу старик долго искал медведя, но не нашёл даже и следа его.
Устал старик и присел на пенёк отдохнуть.
Тихо-тихо было в лесу. Ни сучок нигде не треснет, ни птица голосу не подаст. Вдруг старик услыхал: «Дзенн!..» Красивый такой звук, как струна пропела.
Немного погодя опять: «Дзенн!..»
Старик удивился: «Кто же это в лесу на струне играет?»
А из лесу опять: «Дзенн!..» — да так звонко, ласково.
Старик встал с пенька и осторожно пошёл туда, откуда слышался звук. Звук слышался с опушки.
Старик подкрался из-за ёлочки и видит: на опушке разбитое грозой дерево, из него торчат длинные щепки. А под деревом сидит медведь, схватил одну щепку лапой. Медведь потянул к себе щепку и отпустил её. Щепка выпрямилась, задрожала, и в воздухе раздалось: «Дзенн!..» — как струна пропела.
Медведь наклонил голову и слушает.
Старик тоже слушает: хорошо поёт щепка!
Замолк звук, — медведь опять за своё: оттянул щепку и пустил.
Вечером знакомый колхозник ещё раз проходит мимо избы медвежатника. Старик опять сидел на завалинке со скрипкой. Он пальцем дёргал одну струну, и струна тихонечко пела: «Дзинн!..»
Колхозник спросил старика:
— Ну что, убил медведя?
— Нет, — ответил старик.
— Что ж так?
— Да как же в него стрелять, когда он такой же музыкант, как и я?
И старик рассказал колхознику, как медведь играл на расщеплённом грозой дереве.
Виталий Бианки «Снежная книга»
Набродили, наследили звери на снегу. Не сразу поймёшь, что тут было.
Налево под кустом начинается заячий след. От задних лап следок вытянутый, длинный; от передних — круглый, маленький.
Пошёл заячий след по полю. По одну сторону его — другой след, побольше; в снегу от когтей дырки — лисий след. А по другую сторону заячьего следа ещё след: тоже лисий, только назад ведёт. Заячий дал круг по полю; лисий — тоже. Заячий в сторону — лисий за ним.
Оба следа кончаются посреди поля.
А вот в стороне — опять заячий след. Пропадает, дальше идёт... Идёт, идёт, идёт — и вдруг оборвался — как под землю ушёл! А где пропал, там снег примят, и по сторонам будто кто пальцами мазнул.
Куда лиса делась? Куда заяц пропал? Разберём по складам. Стоит куст. С него кора содрана. Под кустом натоптано, наслежено. Следы заячьи. Тут заяц жировал: с куста кору глодал. Встанет на задние лапы, отдерёт зубами кусок, сжуёт, переступит лапами, рядом ещё кусок сдерёт.
Наелся и спать захотел. Пошёл искать, где спрятаться.
А вот — лисий след, рядом с заячьим. Было так: ушёл заяц спать. Час проходит, другой. Идёт полем лиса. Глядь, заячий след на снегу! Лиса нос к земле. Принюхалась — след свежий!
Побежала по следу. Лиса хитра, и заяц не прост: умел свой след запутать. Скакал, скакал по полю, завернул, выкружил большую петлю, свой же след пересёк — ив сторону.
След пока ещё ровный, неторопливый: спокойно шёл заяц, беды за собой не чуял.
Лиса бежала, бежала — видит: поперёк следа свежий след. Не догадалась, что заяц петлю сделал.
Свернула вбок — по свежему следу; бежит, бежит — и стала: оборвался след! Куда теперь?
А дело простое: это новая заячья хитрость — двойка.
Заяц сделал петлю, пересёк свой след, прошёл немного вперёд, а потом обернулся — и назад по своему следу.
Аккуратно шёл — лапка в лапку.
Лиса постояла, постояла — и назад. Опять к перекрестку подошла. Всю петлю выследила.
Идёт, идёт, видит — обманул её заяц, никуда след не ведёт!
Фыркнула она и ушла в лес по своим делам.
А было вот как: заяц двойку сделал — прошёл назад по своему следу.
До петли не дошёл — и махнул через сугроб — в сторону.
Через куст перескочил и залёг под кучу хвороста.
Тут и лежал, пока лиса его по следу искала.
А когда лиса ушла, — как прыснет из-под хвороста — ив чащу!
Прыжки широкие — лапки к лапкам: гонный след.
Мчит без оглядки. Пень по дороге. Заяц мимо. А на пне... А на пне сидел большой филин.
Увидал зайца, снялся, так за ним и стелет. Настиг и цап в спину всеми когтями!
Ткнулся заяц в снег, а филин насел, крыльями по снегу бьёт, от земли отрывает.
Где заяц упал, там снег примят. Где филин крыльями хлопал, там знаки на снегу от перьев, будто от пальцев.
Виталий Бианки «Терентий-Тетерев»
Жил в лесу Тетерев, Терентием звали.
Летом ему хорошо было: в траве, в густой листве от злых глаз прятался. А пришла зима, облетели кусты и деревья — и схорониться негде.
Вот звери лесные, злые, и заспорили, кому теперь Терентий-Тетерев на обед достанется. Лисица говорит — ей. Куница говорит — ей.
Лисица говорит:
— Терентий спать на землю сядет, в кусту. Летом его в кусту не видно, а нынче — вот он. Я понизу промышляю, я его и съем.
А Куница говорит:
— Нет, Терентий спать на дереве сядет. Я поверху промышляю, я его и съем.
Терентий-Тетерев услыхал их спор, испугался. Полетел на опушку, сел на макушку и давай думать, как ему злых зверей обмануть.
На дереве сядешь — Куница поймает, на землю слетишь — Лисица сцапает. Где же ночевать-то?
Думал-думал, думал-думал — ничего не придумал и задремал.
Задремал — и видит во сне, будто он не на дереве, не на земле спит, а в воздухе. Кунице с дерева его не достать и Лисице с земли не достать: вот только ноги под себя поджать, — ей и не допрыгнуть.
Терентий во сне ноги-то поджал да бух с ветки!
А снег был глубокий, мягкий, как пух. Неслышно по нему крадётся Лисица. К опушке бежит. А поверху, по веткам, Куница скачет и тоже к опушке. Обе за Терентием-Тетеревом спешат.
Вот Куница первая прискакала к дереву да все деревья оглядела, все ветки облазала, — нет Терентия!
«Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на земле, в кусту спал. Лисице, верно, достался».
А Лисица прибежала, всю опушку оглядела, все кусты облазала, — нет Терентия!
«Эх, — думает, — опоздала! Видно, он на дереве спал. Кунице, видно, достался».
Подняла голову Лиса, а Куница — вот она: на суку сидит, зубы скалит.
Лисица рассердилась, как крикнет:
— Ты моего Терентия съела, — вот я тебе!
А Куница ей:
— Сама съела, а на меня говоришь. Вот я тебе!
И схватились они драться. Жарко дерутся: снег под ними тает, клочья летят.
Вдруг — трах-та-та-тах! — из-под снега чем-то чёрным как выпалит!
У Лисицы и Куницы от страха душа в пятки. Кинулись в разные стороны: Куница — на дерево, Лисица — в кусты.
А это Терентий-Тетерев выскочил. Он как с дерева свалился, так в снегу и заснул. Только шум да драка его разбудили, а то, наверное, и сейчас бы спал.
С тех пор все тетерева зимой в снегу спят: тепло им там и уютно и от злых глаз безопасно.
Виталий Бианки «Мастера без топора»
Загадали мне загадку: «Без рук, без топорёнка построена избёнка». Что такое?
Оказывается, — птичье гнездо.
Поглядел я, — верно! Вот сорочье гнездо: как из брёвен, всё из сучьев сложено, пол глиной вымазан, соломкой устлан, посерёдке вход; крыша из веток. Чем не избёнка? А топора сорока никогда и в лапках не держала.
Крепко тут пожалел я птицу: трудно, ох как трудно, поди, им, горемычным, свои жилища без рук, без топорёнка строить! Стал я думать: как тут быть, как их горю пособить?
Рук им не приделаешь.
А вот топор... Топорёнок для них достать можно.
Достал я топорёнок, побежал в сад.
Глядь, — козодой-полуночник на земле между кочек сидит. Я к нему:
— Козодой, козодой, трудно тебе гнезда вить без рук, без топорёнка?
— А я и не вью гнезда! — говорит козодой. — Глянь, где яйца высиживаю.
Вспорхнул козодой, — а под ним ямка между кочек. А в ямке два красивых мраморных яичка лежат.
«Ну, — думаю про себя, — этому ни рук, ни топорёнка не надо. Сумел и без них устроиться».
Выбежал на речку. Глядь, там по веткам, по кусточкам ремез-синичка скачет, — тоненьким своим носиком с ивы пух собирает.
— На что тебе пух, ремез? — спрашиваю.
— Гнездо из него делаю, — говорит. — Гнездо у меня пуховое, мягкое, — что твоя варежка.
«Ну, — думаю про себя, — этому топорёнок тоже ни к чему — пух собирать...»
Прибежал к дому. Глядь, под коньком ласточка-касаточка хлопочет — гнёздышко лепит. Носиком глинку приминает, носиком её на речке колупает, носиком носит.
«Ну, — думаю, — и тут мой топорёнок ни при чём. И показывать его не стоит».
Загляденье, что за гнёздышко: снаружи всё зелёным мхом украшено, внутри — как чашечка гладкое.
— Ты как такое себе гнёздышко смастерил? — спрашиваю. — Ты чем его внутри так хорошо отделал?
— Лапками да носом мастерил, — отвечает певчий дрозд. — Внутри всё цементом обмазал из древесной трухи со слюнкой со своей.
«Ну, — думаю, — опять я не туда попал. Надо таких искать птиц, что плотничают».
И слышу: «Ту-тук-тук-тук! Тук-тук-тук-тук!» — из лесу.
Я туда. А там дятел.
Сидит на берёзе и плотничает, дупло себе делает — детей выводить.
— Дятел, дятел, стой носом тукать! Давно, поди, голова разболелась. Гляди, какой я тебе инструмент принёс: настоящий топорёнок!
Поглядел дятел на топорёнок и говорит:
— Спасибо, только мне твой инструмент ни к чему. Мне и так плотничать ладно: лапками держусь, на хвост обопрусь, пополам согнусь, головой размахнусь, — носом ка-ак стукну! Только щепки летят да труха!
Смутил меня дятел: птицы-то, видно, все — мастера без топора.
Тут увидел я гнездо орла. Большущая куча толстых сучьев на самой высокой сосне в лесу.
«Вот, — думаю, кому топор-то нужен: сучья рубить!»
Подбежал к той сосне, кричу:
— Орёл, орёл! А я тебе топорёнок принёс!
Розня л орёл крылья и клекочет:
— Вот спасибо, парнишка! Кинь свой топорёнок в кучу. Я сучков на него ещё навалю — прочная будет постройка, доброе гнездо.
Виталий Бианки «Кузяр-Бурундук и Инойка-Медведь»
Прежде Кузяр-Бурундук был весь жёлтый, как кедровый орешек без скорлупки. Жил он — никого не боялся, ни от кого не прятался, бегал где хотел. Да раз ночью поспорил с Инойкой- Медведем. А маленькому с большими — знаешь, как спорить: и выспоришь, да проиграешь.
Спор у них был: кто первый утром солнечный луч увидит?
Вот взобрались они на пригорышек и сели.
Инойка-Медведь сел лицом в ту сторону, где утром из-за леса солнцу вставать. А Кузяр-Бурундук сел лицом туда, где вечером солнце зашло за лес. Спиной к спине сели и сидят — ждут.
Перед Кузяром-Бурундуком высокая гора поднимается. Перед Инойкой-Медведем лежит долина гладкая.
Инойка-Медведь думает:
«Вот глупый Кузяр! Куда лицом сел! Там до вечера солнца не увидишь».
Сидят, молчат, глаз не смыкают.
Вот стала ночь светлеть, развиднелось.
Перед Инойкой-Медведем долина чёрная лежит, а небо над ней светлеет, светлеет, светлеет...
Инойка и думает:
«Вот сейчас падёт на долину первый лучик, — я и выиграл. Вот сейчас...»
А нет, всё ещё нету лучика. Ждёт Инойка, ждёт...
Вдруг Кузяр-Бурундук за спиной у него как закричит:
— Вижу, я вижу! Я первый!
Удивился Инойка-Медведь: перед ним долина всё ещё тёмная.
Обернулся через плечо, а позади-то макушки горы так солнцем и горят, так золотом и блещут!
И Кузяр-Бурундук на задних лапках пляшет — радуется.
Ой, как досадно Инойке-Медведю стало! Проспорил ведь малышу!
Протянул тихонько лапу — цоп! — за шиворот Кузяра-Бурундука, чтоб не плясал, не дразнился.
Да рванулся Кузяр-Бурундук, — так все пять медвежьих когтей и проехали у него по спине. От головы до хвоста пять ремешков выдрали.
Шмыгнул Кузяр-Бурундук в норку. Залечил, зализал свои раны. Но следы от медвежьих когтей остались.
С той поры робкий стал Кузяр-Бурундук. Ото всех бегает, по дуплам, по норкам прячется. Только и увидишь: пять чёрных ремешков мелькнут на спинке — и нет его.
Виталий Бианки «Мал, да удал»
Шёл Генька по болоту. Глядь, из камыша носторчит.
Цоп за нос — и вытащил птицу: шея долгая, нос долгий, ноги долгие, — совсем бы цапля, да ростом с галку.
«Птенчик!» — думает. Сунул за пазуху и бегом домой.
Дома пустил цаплю на пол, сам спать завалился.
«Завтра, — думает, — накормлю».
Утром спустил ноги с кровати, стал штаны натягивать. А цапля увидала палец, думает — лягушка. Да тюк носом!
— Ой-ой! — кричит Генька. — Ты драться! Жучка, Жучка, сюда!
Жучка на цаплю, цапля на Жучку. Носом, как ножницами, стрижет да колет — только шерсть летит.
Жучка хвост поджала и драла. Цапля за ней на прямых ногах, как на спицах, так и чешет, так и чешет, — прочь с дороги, берегись!
Генька за цаплей. Да куда там: цапля крыльями хлоп-хлоп — и через забор.
Разинул Генька рот:
— Вот так птенчик! Мал да удал...
А цапля-то взрослая была, только породы такой малорослой.
Прилетела к себе на болото, — там у ней птенцы в гнезде давно проголодались, рты разевают, лягушат просят.