Усталость накапливается. Моральная, не говоря уже о физической. Я тут ночью не спал: коленка! Включаю телевизор. Идет фильм «Трое в лодке, не считая собаки». Как раз тот момент, когда мы гонимся за сомом. Я стою в лодке, на мне стоит Андрюшка Миронов, а на Андрюшке – Державин. Я думаю: но это же было!

А на съемках фильма «Атаман Кодр» я галопом перся по 12 километров за выпивкой в ближайшее молдавское село и обратно. Снимал фильм замечательный режиссер Миша Калик. Мы играли все время верхом на лошадях. И верхами после съемок неслись до магазина. Много лет спустя на одном из фестивалей «Золотого Остапа», бессменным президентом которого я был, привели мне лошадь. Я должен был выехать таким государем на белом коне, легко соскочить и открыть фестиваль. Ты не понимаешь, когда сам окунаешь тело в катастрофу. Я на эту лошадь всклячивался при помощи всех окружающих. А соскочить вообще не смог. Поэтому сползал по крупу, обняв лошадку за шею.

У меня очень тяжелая зарядка утром. Лежа я сначала сучу ножками для поясницы. 30 раз. Потом с трудом, кряхтя, сажусь на кровати и делаю вращательное движение на скрипучей шее пять раз туда, пять раз обратно. И потом плечиками 10 раз. Меня кто-то когда-то научил, и я привык. И чувствую, что сделал зарядку.

Недавно зимой на даче мы с женой пошли погулять, но, чтобы занятие это не было совсем бессмысленным, зашли в сельский магазин. И там нас увидел грузчик Мишка, который раньше работал слесарем в нашем дачном кооперативе. Был он не очень свеж, но радостно бросился к нам со словами: «Как давно я вас не видел! А что это вы так плохо выглядите? Постарели. Ой, на вас просто страшно смотреть!» Мы стараемся от него оторваться, выходим из магазина. Он – за нами. На улице – яркое солнце, снег, красота! Мишка внимательно смотрит на меня и говорит: «Ой, а на солнце вы еще х…вее!»

75, 85 и 100. Если это не талия и не бедра, то цифры очень подозрительны.

Когда Бернарда Шоу спросили, почему он не справляет свои дни рождения, писатель ответил: «Зачем справлять дни, которые приближают тебя к смерти?» И действительно, что за праздники эти семидесяти– и восьмидесятилетия?

Старческие тусовки ужасны. Жить для того, чтобы все умилялись, что ты в 85 выглядишь на 71? Хотя, видимо, великий аттракцион публичного долгожительства – бессмертие оптимизма.

Молодым – везде у нас дорога,

Старикам – везде у нас почет.

Я старик, стоящий у порога

Жизни, что закрыта на учет.

Старики должны быть беспомощны и трогательны, тогда их жалко, и они нужны для ландшафта и секундного осмысления молодежью бренности существования. Воинственно молодящихся стариков надо сбрасывать со скал. За неимением скал – сбрасывать со счетов. Я имею в виду банковские.

Меня один хороший доктор успокоил. «Даты – это все бред. Возраст человека, – сказал он, – определяется не датами, а его существом». Иногда, очень недолго, мне бывает где-то в районе 20 лет. А иногда мне под 100.

Знаменитая строчка Булата Окуджавы: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке» – в нашем случае теперь: «Чтоб не упасть поодиночке».

Долго жить почетно, интересно, но опасно с точки зрения смещения временного сознания.

Помню (все-таки помню) 90-летний юбилей великой русской актрисы Александры Александровны Яблочкиной на сцене Дома актера, который через некоторое время стал называться ее именем. В ответном слове она произнесла: «Мы… артисты академического, Ордена Ленина, его императорского величества Малого театра…»

День рождения нашего театра совпадает с Днем старого старика, или (как там?) престарелого человека… Так что у меня двойной праздник.

Театру сатиры – 90 лет. Каждые десять лет мы празднуем юбилей. За отчетный период я их сделал четыре – 60, 70, 80, 90. К 60-летию на сцене был установлен пандус в виде улитки. На нем выстроилась вся труппа. Наверху, на площадке, стояли Пельтцер, Папанов, Менглет, Валентина Георгиевна Токарская, прелестная дама с трагической судьбой… Я вел программу и представлял труппу: «Вот молодежь… а вот среднее поколение… а вот наши ветераны, которые на своих плечах… И наконец, – кричал я, – вечно молодой пионер нашего театра, 90-летний Георгий Тусузов!» Он бежал против движения кольца. Зал встал и начал аплодировать. Пельтцер повернулась к Токарской и говорит: «Валя, вот если бы ты, старая б…, не скрывала свой возраст, то и ты бегала бы с Тузиком».

Кстати, о «вечно молодом» Тусузове. Использование его сохранности в 90-летнем возрасте однажды чуть не стоило мне биографии. Назревал 80-летний юбилей мощнейшего циркового деятеля Марка Местечкина. На арене цирка, что на Цветном бульваре, за форгангом толпились люди и кони, чтобы выразить восхищение мэтру советского цирка. В правительственной ложе кучно сидело московское начальство – МГК партии.

Я, собрав юбилейную команду, вывел на сцену Аросеву, Рунге, Державина, которые демонстрировали Местечкину схожесть наших с цирком творческих направлений. «И наконец, – привычно произношу я, – эталон нашей цирковой закалки, универсальный клоун, 90-летний Георгий Тусузов». Тусузов дрессированно выбегает на арену и под шквал аплодисментов бодро бежит по маршруту цирковых лошадей. Во время его пробежки я успеваю сказать: «Вот, дорогой Марк, Тусузов старше вас на десять лет, а в какой форме – несмотря на то, что питается говном в нашем театральном буфете».

Лучше бы я не успел этого произнести. На следующее утро Театр сатиры пригласили к секретарю МГК партии по идеологии. Так как меня одного – в силу стойкой беспартийности – пригласить в МГК было нельзя, меня вел за ручку секретарь партийной организации театра милейший Борис Рунге.

За утренним столом сидело несколько суровых дам с «халами» на голове и пара мужиков, причесанных водой, очевидно, после вчерашних алкогольных ошибок.

С экзекуцией не тянули, поскольку очередь на ковер была большая, и спросили, обращаясь, естественно, к собрату по партии Борису Васильевичу Рунге, считает ли он возможным пребывание в стенах академического театра человека, осмелившегося с арены краснознаменного цирка произнести то, что повторить в стенах МГК партии не может никто. Боря беспомощно посмотрел на меня, и я, не будучи обремененным грузом партийной этики, сделал наивно-удивленное лицо и сказал: «Мне известно, что инкриминирует мне родной МГК, но я удивлен испорченностью восприятия уважаемых секретарей, ибо на арене я четко произнес: «Питается давно в буфете нашего театра». Сконфуженный МГК отпустил Рунге в театр без партвзысканий.

Я жизнь отдал чужим юбилеям. На вопрос, почему я не отмечаю свои, придумал ответ: «Я не мыслю себе юбилея, на котором юбиляра не поздравляли бы Ширвиндт и Державин».

Но однажды мы играли спектакль «Чествование» в помещении Театра Маяковского. Там вывесили огромную афишу – мой портрет и фраза: «В связи с 60-летием Ширвиндта – «Чествование». И мелко – «Пьеса Слэйда». Народ приходил с грамотами, бутылками, сувенирами. Как-то даже приехал Юрий Михайлович Лужков со свитой – не на спектакль, а поздравлять юбиляра. Когда ситуация прояснилась, кое-кого в правительстве Москвы недосчитались.

На юбилее, как на эстрадном концерте, необходимо иметь успех. Не у юбиляра – не к нему пришли, а у публики. Однажды Борису Голубовскому – он тогда был главным режиссером Театра имени Гоголя – сделали портретный грим Гоголя. Он схватил за кулисами меня и Льва Лосева, отвел в сторону и нервно сказал: «Сейчас проверю на вас поздравление». И стал читать нам в гриме Гоголя написанное к юбилею приветствие. Потом посмотрел на наши лица – и начал судорожно срывать с себя парик и разгримировываться.

Он по-прежнему самый остроумный мужчина Москвы.

С тем же каменным выражением лица шутит, так же изящно матерится. «На ты» - со всеми без исключения: что 50 лет назад, что теперь. Нынче, правда, по возрасту, да и по должности положено. Главный Сатир - звучит гордо.

- Александр Анатольевич, извечный театральный вопрос - чем удивлять будете?

Понимаешь, удивлять уже нечем. Потому что всеобщее удивление достигло такого апогея, что вклиниться в эту волну довольно трудно.

- Удивление какого рода имеете в виду?

Удивление от ситуации, удивление от степени безнадзорности, удивление от удивительно хамской безапелляционности существования…

Я понимаю, что это старческое брюзжание, но тем не менее подоплека в этом совершенно очевидная. И поэтому, когда ты спрашиваешь насчет удивления театрального, то сразу возникает вопрос: кого удивлять, зачем и чем?

То, чем сегодня пытается удивить театр, мне лично по старости лет совершенно не симпатично. Вся эта штамповка телевизионная, этот миллион театров - привели к тому, что все вокруг стало типовое. И чем нахальнее, чем раздетее, чем матернее, чем блевотнее - тем более растиражированное.

Жизнь стала клиповой. Раньше смотрели спектакли по пять часов, с двумя антрактами, а то и с тремя. Попробуй сегодня! Сегодня надо все это загнать в один акт, чтобы в антракте не разбежались, и за час 32 сыграть.

- И как вам, внешне такому размеренному, неспешному, весь этот жизненный галоп?

Он мне внешне претит, а внутри-то я бегу все равно. Вот так сижу перед тобой, вяло что-то говорю - а внутри я бегу стометровку. Оттого и давление шалит, и коленки болят...

«МАТЕРИТЬСЯ НАДО ЕЩЕ УМЕТЬ»

- Вы ощущаете себя уходящей натурой?

Абсолютно. Я уже ушедшая натура.

- Но вас в старики записывать ни у кого язык не повернется.

Это опять же оболочка. Мы же артисты, мастера перевоплощения. Знаешь, как в институте: если студентке-красавице с ногами трехметровыми, с глазами и сиськами дают играть столетнюю беззубую старуху, это называется - «на сопротивлении материалу». Вот и я живу на сопротивлении материалу.

- То есть внутри вы какой?

Внутри мне четыреста. А внешне - вот-вот только будет 70. Но, конечно, все уже ушло. Вот, например, я бросил курить. А до это трубку почти 50 лет курил. И сейчас мои друзья из всех табачных бутиков говорят: давай откроем киоск. Вообще, я мог бы обогатиться, уйти с работы - потому что у меня такие трубки, и столько их!..

То есть курение ушло. Алкоголизм тоже: все меньше, меньше. Не потому что я за здоровый образ жизни - нет, все это ханжество...

- Потому что не с кем?

Да даже если есть с кем. Просто раньше пили в охотку, а сейчас устаешь от этого, счастья нет, кайфа. Ну, чего еще? О романах и говорить не приходится. Вот видишь, если совсем брошу пить сейчас, боюсь, что крылья вырастут.

Все ваши коллеги говорят: на самом деле Александр Анатольевич очень скромный. Хотя внешне, конечно, не производите такого впечатления, со всеми на «ты»... Вот интересно, есть хоть один человек, которому говорите «вы»?

С Плучеком был на «вы». При том, что со многими стариками театральными - на «ты». Сейчас я сам старик, но вообще это не панибратство, я считаю, что «ты» - это нормально.

Нет, конечно, если идет солидный старик, не скажу ему: куда ты прешься? Вообще, переход «на ты» и употребление мата должны быть очень аккуратными.

Когда завязывается беседа, нужно, как в советские времена, сначала обратиться по отчеству - Николаич, Григорич, Иваныч. Это первый этап. Если проскакивает, то где-нибудь ввязываешь: «Понимаешь, какая история», - разочек вроде как оговорился. Если не вызывает круглых глаз - вот уже и перешел «на ты».

То же самое с матом. Надо начинать с «дурака», с «чудака». Потом «ч» меняешь на другую букву, и потом уже говоришь спокойно.

- А для чего?

Да надо говорить на родном языке. Не материться, не выражаться и не ругаться - это гадость, а просто говорить. У нас актер был - Георгий Менглет. Играл Жоржа Дюруа, Фирса, Барона в «Скупом рыцаре»… Так он матерился так, будто стихи Опухтина читал!

Никто не мог подумать, что человек ругается - это была лексика! В «Милом лжеце», абсолютно мопассановском спектакле, умудрялся материться, и никто не обращал внимания. Он так произносил, что это звучало, как изысканнейшая французская речь.

- А вас никогда не подводила любовь к русскому народному?

Подводила, конечно. Первое время не все относились к моей привычке снисходительно, а потом: ну, этот-то ладно. Во-первых, я умею тоже. Некоторые матерятся так, что даже мне противно. А есть такие, из уст которых это звучит просто как песня.

«В НАШЕЙ СРЕДЕ НИ ДЛЯ КОГО НЕТ «ПРОРОКОВ В ОТЕЧЕСТВЕ»

- Но - о скромности. В этом кабинете сидел Плучек?

Да. Только по-другому здесь было все обустроено.

- Сам момент пересадки в это кресло был для вас сложен?

Ну что значит - «пересадка»? Просто Валентин Николаевич дико заболел, был уже очень старенький. И меня просто уговорили занять это место. Тут же со всех углов понеслось: выжили старика… Ну, бред! Это же от безвыходности.

А сейчас что происходит? Сейчас мы уже все стали Плучеками. Средний возраст худруков Москвы - просто страшно произнести.

- Есть Меньшиков, Серебренников, варяги литовские…

Варяги, конечно, есть, но их мало. А в Москве театров такое количество!.. Но если говорить про меня, то я абсолютно эмбрионально не имею отношения к этой должности. Это другая профессия: даже не режиссер - руководитель, пусть и художественный. Это чиновничья, тонкая и необыкновенно трудоемкая штука.

Такой аспект кошмара, такие эмоции возникают глобальные: от смерти человека до поломки карандаша - просто брызги слез. Потому что животное актер - архиэмоциональное, и на 87 процентов - глупое. И это при том, что нужно художественно руководить, а все вокруг говорят, что не нужен репертуарный театр, что у вас богадельня...

Это предмет отдельного разговора, но, как говорится, не будем о грустном.

Когда вас назначили худруком, многие недоумевали: почему вдруг? Самый остроумный человек Москвы - это замечательно. Но к актеру Ширвиндту и уж тем более к режиссеру в театральной среде серьезно не относились.

Ну, это все разные кланы, понимаешь. Здешние, которые меня уговаривали, они-то относились серьезно. Я все-таки еще при Плучеке поставил здесь семь спектаклей, только в Театре сатиры у меня три десятка учеников. А все эти критически-обывательские взгляды, они настолько местечковые…

Ваш друг Марк Захаров как-то сказал: «Ширвиндт, наверное, все-таки не артист. Тем более не режиссер. Если спросить, кто он такой, отвечу, что профессия у него уникальная. Он - Ширвиндт».

Это образно… Тем более что в нашей среде ни для кого нет «пророков в отечестве». И не стоит на это обращать внимание. Иначе можно действительно себя в комплексы загнать.

- У вас такая толстая кожа?

Нет, ну я тоже не сразу в это влез, долго сомневался, рефлексировал. А сейчас уже даже не сомневаюсь, потому что: ну сколько можно, уже ведь 17 лет...

«ЖЕЛАНИЯ ИГРАТЬ У МЕНЯ НЕТ, И НИКОГДА НЕ БЫЛО»

По рассказам Ларисы Голубкиной, Миронов жаловался на недооцененность, на то, что в театральной среде его успехи не замечали. Вы человек, наверное, с другими амбициями. И все-таки нет сожаления, что режиссеры использовали вас как некую краску? У Эфроса ведь начинали по-другому.

Да по-разному было. Вообще, хочу сказать, если у человека есть своя ниша - значимая, менее значимая, творческая, человеческая, - значит уже не зря. Из дыма, пыли и брызг, пусть и шикарных, ничего не сложится.

А если ты спрашиваешь обо мне, то я думаю, что накопительно: там сыграл, это поставил, а еще он был худрук, и все-таки столько лет, - все же что-то слепится. Ничего шикарного, конечно, не получится, но какая-то ниша, думаю, будет. Вот это смысл. Рваться за глобальностью? Во-первых, это никогда не получается. Во-вторых, надо понять, что глобально, что нет...

Значит, нет обид на режиссеров, которые, возможно, вас недооценивали? Ведь даже ваш любимый Рязанов использовал в ролях третьего плана.

Нет, обид никогда не было. А если про Рязанова, то на меня, например, писали «Гараж» - а я не мог, и сыграл Валя Гафт. Или: всю жизнь я мечтал сыграть Остапа Бендера - мы с Гайдаем как-то ехали в поезде, пили, и он сказал: надо было тебя.

То есть задним числом кто-то сожалеет. Но если хочешь совсем откровенно, то я никогда глобально (что очень обидно, потому что все-таки этому отдал жизнь) не желал играть. И всю жизнь завидовал актерам...

- Актер Актерычам?

Тем, которые не могут не играть.

- Сейчас вы не часто выходите на сцену?

Сейчас - да. Но раньше вообще было по 10-12 названий - ужас!.. Моя замечательная подруга Вера Кузьминична Васильева не так давно совершенно меня сразила. Во время того, как репетировала здесь, она в Малом театре вместо Быстрицкой играла «Пиковую даму» Житинкина. А когда сыграла у нас премьеру, говорит: «Шурочка, а что дальше?» Вот такое завидное патологическое желание играть. У меня его нет, и никогда не было.

- И когда выходите на сцену, это что, каторга?

Не каторга. Но это не кайф. А должен быть кайф. Тогда это профессия, тогда это счастье. Тогда это муки: почему не дают, почему этому дали, а не мне; почему мало…

- Нет желания взять и вычеркнуть себя из всех этих списков?

Во-первых, на меня еще ходят зрители. А потом, у меня нет другой профессии. И когда набегает, когда дома бурчу: все, конец, нет сил, брошу к чертовой матери - с голоду не помираем, все, поеду на Валдай, там домик… Моя невестка замечательная говорит: «Ни в коем случае». - «А почему?» - «Сопьетесь».

Фото КОММЕРСАНТЪ/FOTODOM.RU,

В. Горячева,

– Знаешь… какое-то странное ощущение бесконечного ожидания и томления. Я никогда ещё в жизни так ни по кому и ни по чему не скучал, как сейчас скучаю по тебе… Периодами ничего, а временами до того защемит, что хоть плачь, – так писал своей жене 3 августа 1954 года.
Известный остроумец, первый «женолюб» отечественного кино,любимец миллионов зрителей, талантливый актёр, режиссёр, преподаватель, художественный руководитель Московского академического театра сатиры Александр Анатольевич оказался однолюбом, женатым раз и навсегда на потомственном архитекторе Наталье Николаевне Белоусовой.
Со своей будущей женой, 14-летней Натальей 15-летний Ширвиндт познакомился летом 1951-го на даче под Истрой. Он играл с её подругой в любительском спектакле «Без вины виноватые». Александр очень любил молоко, родители постоянно брали его у соседей, у которых была корова. Придя после знакомства в гости к Наталье, он попробовал молока от их коровы, захотел пробовать его снова и, как он шутит сегодня, «сначала влюбился в корову, а уже потом в дочку хозяев». Наташа просила помочь ей с математикой, но Ширвиндт был профаном в точных науках и обратился к другу, который и начал решать ему задачи и пересказывать их по телефону.
Предложение девушке Александр сделал через 7 лет после знакомства. Во время зимней сессии Наталья дома готовилась к экзамену, раздался звонок, вошёл Ширвиндт, снял пальто и сказал: «Пошли в загс», — и поставил при этом перед невестой огромный свёрток. Развернув его, девушка замерла — цветущий куст бледно-розовой сирени…
Молоко Александр Анатольевич продолжает любить и сегодня. Он неприхотлив, вкусная еда для Ширвиндта — это пюре, шпроты, гречневая каша со сметаной, крепкий, даже каменный сыр.
– Шура — отменный рыбак, к тому же очень удачливый, — говорит о своём друге и коллеге Михаил Державин. Вот и в свой 80-летний юбилей, который пришёлся на 19 июля 2014 года, Ширвиндт сбежал на далёкое озеро, где курил трубку и удил рыбу.
– Для меня это самый лучший сценарий, какой только может быть, — заверял виновник торжества всех, кто его поздравлял.
Ещё Ширвиндт отличный автомобилист. Свою первую машину он приобрёл на гонорар, полученный за дебют в кинематографе. Это была картина «Она Вас любит», снятая в 1956 году. А ведь всё могло быть по-другому. По логике вещей Александр Анатольевич должен был стать музыкантом. Ну, кем ещё быть сыну, отец которого скрипач.
– С детства меня учили играть на скрипочке, — подтверждает Ширвиндт. — Я от неё всё время прятался в сортире. Но в коммуналке у Никитских ворот, где вместе с нами проживали ещё семь семей, долго в сортире не отсидишься. Меня оттуда быстро вышибали, и я вновь попадал в лапы скрипочки. Со мной бились шесть лет и, в конце концов, выгнали из музыкальной школы.
И хотя музыканта из Ширвиндта не получилось, на скрипке он всё-таки играет, что не раз демонстрировал и на творческих вечерах, и в спектаклях.Зато его актёрская судьба вполне состоялась. Сразу после окончания Щукинского училища он был приглашён в театр имени Ленинского комсомола, где прослужил с 1956 по 1968 год, исполнив около 30 ролей. Затем он перешёл в театр на Малой Бронной, но ненадолго. Вскоре художественный руководитель Театра сатиры знаменитый Валентин Плучек сделал Ширвиндту лестное предложение — сыграть графа Альмавиву в «Женитьбе Фигаро». Согласно записи в трудовой книжке, с 1 марта 1970 года актёр служит в театре на Триумфальной площади. А теперь, уже без малого пятнадцать лет, и возглавляет родной коллектив.Впрочем, какой Ширвиндт артист, знают даже те, кто никогда не был в театре. Потому что за долгую жизнь в искусстве успел сняться во многих фильмах. И хотя ему в основном достаются роли второго плана, одним своим присутствием в кадре он уже способен обеспечить успех картине, как это случилось, к примеру, с легендарной «Иронией судьбы».
– Он не артист. Тем более не режиссёр. Профессия у него уникальная. Он — Ширвиндт, — так писал в свое время Марк Захаров. У Александра Анатольевича есть высказывания, замечательно, а главное, с юмором и мудростью раскрывающие его душевный мир. Вот лишь несколько из них:
«Счастливыми на земле могут быть только женщины, дети, животные и сумасшедшие. А наш мужской удел — делать перечисленных счастливыми»;
«Я со всеми на «ты». В этом моя жизненная позиция. На «ты» — значит, приветствую естественность, искренность общения. Это не панибратство, а товарищество…»;
«Я ору только на тех, кого люблю: чем громче крик, тем сильнее чувство. С людьми, мне безразличными, я тих и интеллигентен»;
«Старость — это не когда забываешь, а когда забываешь, где записал, чтобы не забыть».

Когда-то я был очень азартным. У нас с Аркашей Аркановым, ближайшим моим другом, было взаимное увлечение, даже страсть – ипподром. И наши жёны – моя Наталья Николаевна и супруга Аркана постоянно перезванивались: что делать? Потому что голодные дети в люльках, а мы на ипподроме все деньги просаживали…

Актёры там часто собирались. Малый театр, например, во главе с великим Царёвым. К делу подходили серьёзно – дружили с наездниками, всех лошадей знали в лицо, замеряли резвость на секундомерах. Целая наука! Злачное было место. С тотализатором. Много раз ипподром хотели закрыть, спасало то, что сам Будённый его курировал. Сам там часто бывал.

Так вот с Арканом мы дружили года с 54-го до последних его дней – дружили очень страстно, нежно, работали много вместе. За исключением двух лет, когда мы не разговаривали. А не разговаривали мы из-за ипподрома. Причём есть две версии, что нас рассорило.

Так как Арканова уже нет, я вынужден озвучить обе. Был у нас такой замечательный друг, сейчас работает в музее ипподрома, а когда-то был мастером, наездником, – Дима Этингоф. На ипподроме существует такая замечательная традиция – раз в год показывают молодняк лошадей, котят ещё, можно сказать. Смотреть на это без слёз невозможно. Потому что они ещё не вышколены, бегут кто куда и как попало…

Так вот молодняк показывал и наш друг Дима Этингоф. Однажды выезжает на потрясающем сером жеребце в яблоках. Мы с Арканом сразу в него влюбились. И решили – что бы ни было, будем делать на него ставку. И вот каждый раз, когда он в программке стоит, делаем ставку, причём никто его не играет, кроме нас. И вот как-то раз – а была зима, страшная зима, минус двадцать, конец бегового дня, – у нас осталось два рубля, а ставка тогда была ровно рубль. И я эти два рубля предлагаю Аркану записать на нашего жеребца. Жеребец наш, как сейчас помню, под номером семь. Все ставят на фаворитов. А наш – тёмная лошадка. Но мы его играем. Договорились! Дальше. Аркан идёт делать ставку. Начинается заезд. И наша тёмная лошадка приходит первой! Такой гул на ипподроме – а-а-а! Никто ведь его не играл, кроме нас. И что же?

Потные ручонки у Аркана, показывает мне два билеты… Он поставил на другие номера! А если бы поставил как договорились, получили бы 16 тысяч 150 рублей. Между прочим, тогда за эти деньги можно было «Победу» купить. Всё. Мы выбрасываем билеты. Выходим. На улице стоит моя ржавая «Победа»… Я иду к ней, Арканов идёт на улицу, на Ленинградское шоссе, на троллейбус. И два года после этого мы не разговаривали. Потом по Москве пошли слухи, что это я дурак, не на тот номер сделал ставку. А я говорил, что это Аркан…

Из того жеребца, наверное, давным-давно сделали колбасу и съели… Дима Этингоф, милейший человек, из наездников ушёл, сидит в музее. Аркана нет. А ипподром стоит. Иногда и сейчас, на праздник какой-нибудь, вытягивают меня туда, а я ничего уже не помню – ни как ставить, ни лошадей не знаю.

А ведь когда-то у меня самого была лошадь, когда я перестал быть нищим. Содержал втихаря от семьи. Она меня знала в лицо! Сахар лошади давать нельзя, табу. Но когда я приходил к ней на конюшню, мне разрешали, и я шёл с сахаром. И когда она меня видела, она делала такие глазищи! А губы?! Когда давал ей сахар, такой поцелуй получал!... Великое это было дело, скажу я вам.

Подготовлено по материалам программы "Линия жизни"

Народный артист и худрук Театра Сатиры написал, как он говорит, «книжечку». Новую. Называется «Проходные дворы биографии» [видео]

Презентация книги А.Ширвиндта "Проходные дворы биографии".Фото: Сергей ШАХИДЖАНЯН

Изменить размер текста: A A

Это не пересказ жизни, это «чехарда воспоминаний». Кроме изумительных историй и упоительных «ширвинизмов» там есть письма, писанные полвека назад Александром Анатольевичем и его женой Натальей Николаевной друг другу.

Мы публикуем избранное, хоть выбрать было нелегко!

О театре

Педагогика – это вампиризм чистой воды. По себе сужу. Приходишь после всех профессиональных мук к этим молодым щенкам, видишь их длинные ноги и выпученные глаза и поневоле начинаешь от них питаться глупостью и наивностью. К ним прикипаешь. После четырех лет обучения начинается продажа. Как на птичьем рынке: сидит в ящике большая старая сука, вокруг 12 щенков, их брезгливо щупают: брать – не брать? Так и здесь после четырех лет «инкубатора» приходят брезгливые худруки, смотрят зубы, ноги... И ты еще уговариваешь: «Возьмите моего ребенка».

Я случайно попал в кресло руководителя – меня уговорили. Плучек тогда уже болел, несколько лет не появлялся в театре... Мы были ближайшими соседями Захаровых по даче в Красновидово и после ужина садились играть в покер... А играли на деньги и на следующий день их пропивали... Там, на даче, при лучине, Марк Анатольевич стал меня уговаривать возглавить театр. Мои близкие были против, говорили, что я больной, сумасшедший, маразматик и параноик. Жена даже не выдержала: «А если я поставлю условие: я или театр?» Я ответил: «Вообще-то вы мне обе надоели»...

Когда я начинал работать в Театре имени Ленинского комсомола, туда пришел новый замдиректора, бывший подполковник. И как раз через день мы поехали в Казань на гастроли. А он поехал вперед, как это бывало всегда, чтобы «заделать гастроли». Обычно прибывает поезд – на перроне пионеры, цветы, духовой оркестр... Потом артистов расселяют по квартирам или в гостиницы.

Приезжаем – никого! Какая-то несчастная местная администраторша с одним цветком. «Что это?» – спрашиваем. Он говорит: «Так, цветоув нет, номероув нет, зрителев нет». Это он «заделал гастроли». Осталось на века.

О гастролях

Летели мы в Днепропетровск ... Вылет – где-то в 11 утра, а вечером спектакль. Снег шел хлопьями... Нет вылета и нет. Везли мы туда антрепризный спектакль... со мной играли мощные партнерши: Таня Догилева , Люся Гурченко , Оля Волкова . Кто-то из них не мог, ввелась Любочка Полищук ... И вот мы сидим в аэропорту. И все говорят: «Кажется, поездка накрывается, пошли». Так как я был там самый главный, я говорил «нет» – и все садились. Проходил еще час-другой, авиаторы сообщали: «Нет, сегодня исключено». Все оживлялись: «Ну...» Я говорил: «Нет! Если сейчас выпустят, мы успеваем». В буфете были только чипсы и коньяк. В шесть часов вечера стало ясно, что уже точно никуда не успеваем. Ко мне подходит Любка и говорит: «Разреши». Я говорю: «Рано». – «Ну где, ... , рано?! Целый день сидим».

В семь часов я дал отмашку к алкоголизму. А ближе к девяти часам вечера, после чипсов и коньяка, объявляют посадку. Мы прилетаем в Днепропетровск в одиннадцатом часу в полном разборе. Смотрим в иллюминаторы: весь аэродром в машинах – «скорые помощи», мигалки, милиции навалом. Нас выуживают из самолета, мы плюхаемся в машины и за двадцать минут доезжаем до театра. Полный зал. Зрители отказались уходить. И выходит совершенно разобранная, как бы это сказать поинтеллигентнее ... братия. «Что?! Играть?!» Мятые, страшные. Начали играть. Зрители понимают, в каком мы состоянии... Мы понимаем, что они понимают, и все время извиняемся: «Ну, мы так долго летели...» А так как Любочка выходила на сцену через два часа после начала спектакля, она созрела окончательно. Играли мы в оперном театре. А там между занавесом и оркестровой ямой – почти ничего нет. Выходит Михал Михалыч, выводит Любочку, а она не ожидала, что там так мало для нее места. Михал Михалыч представляет ее: «А вот...» Она делает шаг: «Ё.....!» Ее встречает овация. Державин не может ее удержать и начинает падать в оркестровую яму. И тут Любочка совершенно грациозно хватает Михал Михалыча за шкирку и вытаскивает его из оркестровой ямы на рабочее место. Любочка была очень сильный человек, замечательная актриса, чудная, дико манкая баба и удивительный товарищ.

Про халтуру и Миронова

Мы с Мироновым или Державиным проводили так называемые творческие вечера. Переводя на русский... халтуры. Роли распределялись так: Миронов – большой артист и художник, а я – рвач и администратор. Звонок. «Вам звонят из фармацевтического управления Москвы ». Замечательная контора, где, как муравьи, ползают сонмища женщин. И мы в этой конторе были, условно говоря, в прошлом году на 8 Марта. И вот опять звонят: «Мы мечтаем на 8 Марта снова видеть вас...» Андрюша машет на меня руками: «Нет, ни в коем случае, отказывайся». «Но ведь мы у вас были», – говорю я в трубку. «Не важно... только на вас хотят посмотреть». «Ну что значит – посмотреть? – говорю. – Мы же артисты. Мы должны что-то показать...». «Ну что-нибудь...» Андрей машет руками: «Даже не думай! Положи, положи трубку! Не разговаривай с ними!» – «Тогда говори сам». Я передаю ему трубку. Андрей начинает: «Ну, дорогие, но мы артисты академического театра... Ну, не можем мы просто выходить и улыбаться...» На том конце провода огорчаются: «Ну как же? А мы так надеялись. У нас есть 500 рублей». Андрей: «Так, адрес!»

После концертов возникали и неприятности. К примеру, однажды зимой мы с Андрюшей Мироновым должны были лететь в Новосибирск на суд над администратором концертных площадок, куда нас вызывали в качестве свидетелей... Андрей заехал за мной на такси, поднялся, а я все никак не мог решить, какую взять с собой трубку. Мы уже опаздывали на самолет, Андрюша стал торопить... Трубка была наконец найдена, мы спустились к такси. И, когда я в него влез, у меня сзади по шву лопнули брюки. Надо возвращаться домой. Я поднялся, но из-за суеверия (и без того поездка не из приятных), порог квартиры не переступил. Жена вынесла на лестничную площадку газетку, расстелила на полу, я встал, стянул штаны, натянул другие, но они мне чем-то не понравились, и я решил надеть третьи. Снимаю те, и в этот момент хлопает входная дверь, в подъезд входит Андрюша, видит меня на лестничной площадке без штанов и ласково спрашивает:

– Шура, у тебя какие планы?

Про порнуху и матерщиные письма («КП» предупреждает! 18+)

Я очень люблю рынок около дачи. Покупаю там все у знакомых продавцов. Они уже знают, какой творог мне нравится, какая редиска мне нужна. Как-то подошел к ларьку с DVD-дисками, спрашиваю: «Ну что, порнуха есть?» «Есть, конечно», – говорит продавец. Я удивился и решил уточнить: «Какая?» Он полез доставать диск: «Да «Бабник».

Первый фильм, в котором я снялся, – «Она вас любит» (1956 год). В кинематограф меня вывел мой друг Михаил Козаков . Я учился на четвертом курсе, а Козаков был уже знаменитым, потому что снялся в «Убийстве на улице Данте» у Ромма . Его тут же пригласили в картину «Она вас любит» сыграть молодого кретина. И он уже начал сниматься, но его позвал Охлопков на роль Гамлета, и он, конечно, все бросил. А киногруппе сказал: «Я вам привезу такого же». Приволок меня и всем рассказывал, какой я гениальный. Первый и последний раз он так обо мне отзывался. В киногруппе все были в трауре: Козаков привел вместо себя какую-то испуганную шпану. Но выхода не было, и я стал сниматься.

Через 43 года после съемок «Она вас любит» я получил от своего друга Козакова интеллигентнейшее письмо.

Ну что, Шуренок? Ё...ло шестьдесят пять? А куда мы на х... денемся? Иду, как всегда, вдогонку: в октябре можешь мне ответить виртуозным трехэтажным, которым ты всегда владел лучше меня, твоего ученика. И хотя ты, б..., всю нашу сорокапятилетнюю совместную и параллельную жизнь держал меня на задворках, предпочитая мне других, несомненно более блестящих и достойных твоей дружбы, я, сукин ты сын, тебя очень люблю! Ты, сука, почти родственник...

Помню сакраментальную бутылку водки, разбитую нами в Парке культуры и отдыха имени Горького . А старый Новый год в ресторане гостиницы «Советская», куда мы с тобой, водила х...в, добирались на станицынской «Победе», заправляя радиатор мочой... Ну и, конечно, свадьба, Таточка, ее родня, ты... и я при сем. Дальше начиналась совсем взрослая и, как выяснилось, длинная жизнь. Полагаю, ее можно назвать счастливой, что у тебя, что у меня. Мы отцы, деды, даст Бог, станем прадедами. Мы много видели, много пережили, увы, уже многих похоронили...

Что мне пожелать тебе, хрен ты моржовый, в середине пути от одной круглой даты до другой? Что тебе, б... ты эдакая, не хватает? Все у нас с тобой, мудаков, есть: прошлое, настоящее, надежда на будущее...

Разве что здоровья. Тебе, Таточке, родным, близким. Все остальное при нас и в наших руках...

О Люсе Гурченко

При всем моем вялом характере и при ее упертости и максимализме мы умудрились с ней за 52 года общения ни разу не поссориться... Когда мы снимались в Питере в фильме «Аплодисменты, аплодисменты», ей не понравилось, что у меня не голливудские зубы, и она заставила меня поехать на «Мосфильм », где мне дней пять делали бутафорскую челюсть. В итоге мне воткнули эту страшную белозубую пасть, я, несчастный, приехал в Питер. «Люс-ся, я с- сказать ничего не могу». Она: «Но как красиво!» – «Что крас-сиво? Что крас-сиво?» Вот это ее силища.

Про наш абсурд

Когда погружаешься в наши СМИ, создается впечатление, что население страны состоит из лиц Первого канала, лиц второго и лиц кавказской национальности... Недавно милый ведущий в телевизоре говорит: «Совершен очередной теракт. К счастью, погибли всего три человека». К счастью!

Сейчас все обо всех в курсе дела. Ума не приложу, как актрисы осмеливаются играть что-то серьезное. Она выходит на сцену, и ползала знает о ней досконально все: в каких колготках, в каких прокладках, с кем спала вчера и кому дала отставку на прошлой неделе. А некоторые даже на себя наговаривают. Куда лучше было раньше, когда актера окружал флер таинственности...

Про технику

Компьютеры даже не знаю, с какой стороны втыкают и куда... Когда за компьютером играли мои маленькие внуки, я глубокомысленно им кивал, даже не соображая, о чем речь. До сих пор компьютерная мышка для меня – нечто живое и страшное, как крыса, а слово «сайт» ассоциируется с чем-то мочеиспускательным. Поэтому, когда надо на сайт зайти, меня сажают перед экраном, как куклу, и показывают. Иногда натыкаешься на что-то неожиданное. На форуме одного из интернет-сайтов общаются мои поклонницы Nika, Esta, Рондо, Дама, приятная во всех отношениях...

О рыбалке

На Валдае рыба стала клевать хуже. Поэтому, если вынешь леща на килограмм, целуешь его, фотографируешь. А рядом Рязанов – с лицензией на две сети. Когда он вытаскивает судаков и щук, хочется его убить.

Самая оптимальная насадка – отечественный навозный червяк. Он должен быть средней руки, темно-коричневый и свежий. Все эти полиэтиленовые красоты, которые привозят из Америки и Канады – искусственные черви, но точь-в-точь как живые, – наши рыбы не берут. Не верят. С червями, правда, сейчас катастрофа: очень дорожают. Ни в коем случае нельзя делать дырочки в коро- бочке, лучше накрывать ее марлей, иначе черви, превратившись в нитку, обязательно вылезут. Моя несчастная супруга видеть не может всех этих выползков. А хранить их приходится в холодильнике. Если жена открывает холодильник, а там со всех огурцов свисают черви, можно домой не возвращаться... Моя мечта – это тихая заводь, хороший клев на карася. На той стороне заводи купаются голые супермодели, а слева от меня стоит телевизор и там показывают женский биатлон. Вот примерно такой расклад, пожалуй, меня весьма взбодрил бы.

О возрасте

У меня очень тяжелая зарядка утром. Лежа я сначала сучу ножками для поясницы. 30 раз. Потом с трудом, кряхтя, сажусь на кровати и делаю вращательное движение на скрипучей шее пять раз туда, пять раз назад. И потом плечиками 10 раз. Меня кто-то когда-то научил, и я привык. И чувствую, что сделал зарядку.

Придумал название книги. Так как большинству московских худруков театров от 70 до 90 лет, то новая книга должна называться «Климакс-контроль»...

Смерти я не боюсь... Боюсь выглядеть старым. Боюсь умирания постепенного, когда придется хвататься за что-то и за кого-то... Я красивый старик, боящийся стать беспомощным. В общем, диагноз – «старость средней тяжести».

О любви

В моей профессии любовь постоянно приходится играть. Про любовь я наигрался, поэтому в жизни, когда говорят «любовь», у меня сразу возникает ощущение либо вранья и соплей, либо сурового быта: дети, внуки, тещи, невестки, обязательства... И всплывают воспоминания: когда начиналась вся эта любовь, не было ни квартир, ни машин. Велосипеды были. А как любить на велосипеде?

Женскую грудь я впервые увидел в родильном доме. Мама рассказывала, что, когда она стала меня кормить, я смотрел на грудь как настоящий бабник... Получается, что в жизни я однолюб. То есть мужчина, испортивший жизнь только одной женщине... С Татой мы стали встречаться, будучи старшеклассниками. Накануне того дня, когда объявили о смерти Сталина , мы с ней долго гуляли, и наутро она опоздала в школу. Пришла радостная, а все плакали. Все подумали, что она радуется смерти Сталина, а она про это даже не знала.

Предложение Александр Анатольевич сделал очень лаконично: «Пошли в загс». Но при этом поставил передо мной огромный бумажный сверток. Развернув его, я обомлела – цветущий куст бледно-розовой сирени. Зимой!

Накануне свадьбы я сказала маме, что пойду к Шуре и останусь у него ночевать. Родители и бабушка с дедушкой долго совещались, но все-таки меня отпустили. Я захватила полотенце и ночную сорочку. Ширвиндты жили в большой коммунальной квартире, где у них было восемнадцать соседей. Демонстрируя на кухне перед соседями сорочку и полотенце, Шура объяснил: «Взял себе жену, а вот и все ее приданое».

О внуках

В чем задача деда? Все время ныть: «А это зачем? А это куда?» Ты слышишь на том конце трубки вздох... Когда внучку спросили: «Какие у тебя отношения с дедушкой?» – она сказала: «Ну какие могут быть отношения, если он меня в общем-то содержит». – «А какие отношения в быту?» – «Не знаю, он, когда приходит, сразу спит»... Внуки взрослые – Андрею за 30, Саше – за 25. Сейчас не я их воспитываю, а они меня. Я должен быть все время в напряжении, чтобы их не подвести, не расстроить и неправильно себя не повести... Как-то мы были на Валдае, в 400 километрах от Москвы. У меня – день рождения. Все звонят, поздравляют, но приехать не могут. У Андрюши – лекции, Миша на съемке, Саша сторожит собак на подмосковной даче. И вдруг часов в семь... подъезжает машина, и все они вылезают с подарками. Нет, неплохие дети.

О ценностях

Лично я к вещам отношусь абсолютно умозрительно... Меня одевал в основном Андрюша Миронов, отдавая вещи с себя, вышедшие из моды. Он следил за модой тщательно. Когда театр выезжал на гастроли в Прибалтику, Андрюша таскал меня там к своему портному, который шил нам брюки.

Когда в Москву приехал Роберт Де Ниро, Андрюша захотел познакомиться с ним... И вот свечки зажгли, все прифондюренные, в галстуках, напитки, орешки откуда-то достали. Помню, были Кваша , Козаков, я. И пришел Де Ниро. В страшных джинсах, в однодолларовой майке, в шлепках через палец, а мы, значит, стоим в кисках. Мы ему говорим, мол, ты же жутко знаменитый, а вон в чем. Он сказал: «Ребята, нужно достичь такого уровня. Когда я выхожу так в Нью-Йорке , меня видят и думают, что это последний крик моды, потому что так одевается Де Ниро».

Денег на шмотки не хватало всегда. Как-то случайно встретил я в Канаде Табакова . Взглянув на меня, он дал мне визитку, на которой было написано: «Олег Табаков. Актер». И приписал, обращаясь к своему канадскому приятелю: «Майкл, пожалуйста, своди Шуру Ширвиндта в универмаг для нищих и подкорми его. Он хороший! Крепко целую. Олег Табаков». Что и было сделано....

Сейчас, когда, не дай бог, что-нибудь привезешь, внуки говорят: «Шура, – они меня дедом не называют, – мы тебя умоляем, больше ничего не покупай. Ты ни черта не соображаешь». И это гора с плеч.

О еде

Вкусно поесть для меня – это пюре, шпроты, гречневая каша со сметаной (с молоком едят холодную гречневую кашу, а горячую – со сметаной). Я обожаю сыр. Каменный, крепкий-крепкий, «Советский», похожий на «Пармезан». Еще люблю плавленые сырки «Дружба»... Я воспитан в спартанских условиях выпивки и посиделок на кухнях. В гараже, на капоте машины, раскладывалась газета, быстро нарезались ливерная колбаса, батон, огурец. Хрясь! И уже сразу хорошо. Когда сегодня я попадаю в фешенебельные рестораны... приносят толстые , в переплете из тисненой кожи меню... у меня сразу начинается изжога. Раньше и в ресторанах было проще: быстро мажешь хлеб горчицей, сверху – сальцо, солью посыпанное, махнешь под стакан – и уже «загрунтовался». Ну а потом заказываешь, что они могут добыть у себя в закромах.

Я абсолютный говноед. Единственное, чего не могу есть, – это чеснок. Не выношу холодец, студень и все, что дрожит. Если где-то пахнет чесноком, начинаю задыхаться. У меня партнерши были замечательные – Людмила Гурченко, Алена Яковлева , Ольга Яковлева... Они все лечились чесноком. Но зная, что я не переношу его запах, чем-то сверху пшикали. И получается еще страшнее, когда целуешься с ними...

Чем ближе к финалу, тем меньше можно пить молока. «Не-не- не, – говорят доктора, – ты свое отпил». Вообще сколько я всего уже отпил: водку отпил, коньяк отпил, кофе тоже. Не отпил только какой-то зеленый чай...

Про «выпить-закусить»

У меня вкусы остались прежние: больше всего люблю «Анисовую»... Когда-то я был на юбилее Георгия Шенгелая . А в Грузии тогда еще принимали по-настоящему, и за столом сидело человек 300... И у каждого стояло то вино, которое этот человек любит. И только возле моего прибора стояла «пол-литра». Я пью давно и много. Удар держал всегда... Теперь же включается что-то вроде ограничителя на спидометре: зашкаливает, пора тормознуть. Но с гордостью могу сказать: хотя пару раз меня под белы ручки... нет, не будем вдаваться в подробности, но полной отключки у меня никогда не было.

Вспоминает Наталья Николаевна:

Однажды Марк Захаров где-то достал две бутылки коньяка «Наполеон». Очевидно, на этот коньяк Марк истратил все деньги, потому что закуски не было никакой. А есть хотелось. Когда мы допили первую бутылку, кто-то обратил взор на букет белых калл, которые выглядели очень аппетитно. И мы их под «Наполеон» съели. Как сейчас помню, стебли оказались мясистые.

О себе и о смысле

Все, что меня сегодня окружает, – все другое. Москва уже не моя. Дворы не мои. Лица чужие. Правда, на Арбат , в районе Щукинского училища, еще иногда выползают знакомые старухи москвички. Ищут, где купить хлеба. А негде. Вокруг – бутики. Нет того города, где прошла моя жизнь...

Я со всеми на «ты». В этом моя жизненная позиция. На «ты» – значит, приветствую естественность, искренность общения. Это не панибратство, а товарищество... Я умею слушать друзей. У друзей, особенно знаменитых, – постоянные монологи о себе... Когда я читаю современную мемуаристику, особенно про то, где я был и в чем участвовал... Если все, что я знаю, взять и написать... Иногда думаешь: ой, пора душой заняться. Пора, пора. А потом забываешь – обошлось, можно повременить...

К старости вообще половые и национальные признаки как-то рассасываются.

Я глубоко пьющий и активно матерящийся русский интеллигент с еврейским паспортом и полунемецкими корнями. Матерюсь профессионально и обаятельно, пью профессионально и этнически точно, с женщинами умозрительно сексуален, с коллегами вяло соревновательно тщеславен. Но умиротворения нет... Пи...ц! Времени, отпущенного на жизнь, оказалось мало...

Как-то меня спросили: если бы у меня была возможность после смерти вернуться в виде какого-то человека или вещи, что это было бы? Я ответил: флюгер...

Из писем

Я сейчас пришел домой. Один. Ты знаешь, Кис, я все-таки еще маленький. Вот я вошел в пустую квартиру, в руках батон и 200 граммов масла. Никого! И так мне почему-то стало грустно, одиноко-одиноко, и я страшно захотел к кому-нибудь родному-родному и близкому уткнуться в колени и чтобы мне гладили голову и ласкали бы меня... Я взял твои прошлогодние письма... сколько в них любви и подлинной грусти...

Кис! Целую, куда хочу и куда ты хочешь... Будь умницей!

Отдельный номер-люкс... Живу, как царь. Скучно дико! Приехал – устроили смотрины всей группой: бабам понравился сразу, режиссуре пришлось еще понравиться дальше. В общем, утвердили. Читаю сценарий – местами смешно, местами дико глупо. В целом – дешевка страшная, ну, черт с ней! Образ банальный, но довольно яркий. Сегодня поехал первый раз на студию. Побрили лоб (не пугайся – чуть-чуть, даже не заметно), сняли на фото и пошли мерить костюмы, шитые на Мишку Козакова. Все – узки и чуть-чуть коротки, но красивы очень – будут переделывать. Группа сносная, но не без говна. Режиссер – Суслович – очень милый дядька. В меня с ходу влюбилась его дочка. Ходит целый день за мной, прелестная девка, к сожалению, завтра уезжает с матерью в Сочи . Она мне сказала и отцу, что влюбилась в меня с первого взгляда и никуда отсюда не поедет. Ей 4 года. Играем целыми днями, мать и отец ревнуют. Хочу такую свою.