В июле в подмосковном Переделкине отмечали 80-летие Евгения Евтушенко. Юбиляр общался с гостями, собравшимися в музее-галерее его имени, с помощью телемоста Россия – США. И там, конечно же, зашла речь и о Зиме – той маленькой сибирской станции, которая считается родиной поэта. Одна из первых поэм Евтушенко так и называется – «Станция Зима».
Нынешний юбилей Евтушенко отмечал ещё в прошлом году. Никакой подтасовки тут нет: обычная необычность, которыми полна биография Евгения Александровича, поэта, прозаика, актёра, режиссёра, сибиряка, москвича, американца, путешественника, мужа четырёх жён и отца пятерых сыновей. Возможно, это наследственное: мама его, Зинаида Евтушенко, была одновременно геологом и актрисой, тоже сочетание не из рядовых. В общем, на самом деле родился поэт не 80 лет назад, а 81. И произошло это не на станции Зима, как везде им декларируется, а в городе Нижнеудинске. И фамилия его была вовсе не Евтушенко, а Гангнус.
Вот как объясняет эти нестыковки сам Евтушенко: «Во время войны, как множество советских детей, я, конечно же, ненавидел немцев, однако моя не совсем благозвучная фамилия Гангнус порождала не только шутки, но и немало недобрых подозрений… После того как учительница физкультуры на станции Зима посоветовала другим детям не дружить со мной, потому что я немец, моя бабушка Мария Иосифовна переменила мне отцовскую фамилию на материнскую, заодно изменив мне год рождения с 1932-го на 1933-й, чтобы в сорок четвёртом я мог вернуться из эвакуации в Москву без пропуска (пропуск требовался для москвичей от 12 лет и старше)». Разночтение в месте рождения и вовсе пустяки: и то, и то Иркутская область, и там, и там была родня… А детство поэта действительно связано со станцией Зима. Чем он, кумир шестидесятников, собиравший со товарищи – Андреем Вознесенским, Беллой Ахмадулиной, Робертом Рождественским, Булатом Окуджавой – такие толпы на вечера поэзии, что для обеспечения порядка привлекалась конная милиция, весьма гордился. «Народными корнями» бравировал не он один. Один из эпизодов на эту тему описывается в стихотворении «Галстук-бабочка»:
Придавил меня Шукшин
взглядом тяжким и чужим.
Голос угрожающ:
«Я сказать тебе должон –
я не знал, что ты пижон –
шею украшаешь!..»
Крик:
«Ты бабочку сыми!
Ты – со станции Зимы,
а с такой фитюлькой!..»
При знакомстве с Шукшиным победила дружба. Евтушенко согласился снять бабочку, только если оппонент пожертвует кирзовыми сапогами.
Вообще успех юного Евтушенко кажется слишком головокружительным. В 17 лет в газете «Советский спорт» опубликовал первое стихотворение. Через три года, в 1952-м, выпустил первый сборник стихов. И сразу стал самым молодым членом Союза писателей СССР. «Меня приняли в Литературный институт без аттестата зрелости и почти одновременно в Союз писателей, в обоих случаях сочтя достаточным основанием мою книгу», – пишет он в «Преждевременной автобиографии».
В 1955 году вышла в свет поэма «Станция Зима». Но ещё до того, как о сибирской станции, расположенной почти в пяти тысячах километров от Москвы, стало известно поклонникам Евтушенко, о ней писал в 1941 году поэт Дмитрий Кедрин:
…Там крепки бревенчатые срубы,
Тяжелы дубовые кряжи.
Сибирячек розовые губы
В том краю по-прежнему свежи.
В старых дуплах тьму лесных орехов
Белки запасают до весны...
Я б на эту станцию поехал
Отдохнуть от грохота войны.
Понятно, что место это у всех ассоциируется с заметёнными дорогами, тишиной, снегами… Ещё бы – Зима! Между тем название своё местность получила вовсе не в честь времени года, а от бурятского слова «зэмэ» – «вина», «проступок». Объяснение просто: по пролегающей здесь дороге в середине ХVIII века гнали заключённых. В 1743 году иркутская провинциальная канцелярия дала распоряжение о создании станции (пока ещё не железнодорожной). А в ревизских сказках были впервые упомянуты Зима и её первый житель – Никифор Матвеев, который был «приписан на Зиминский станец в ямщики для содержания подвозной гоньбы...».
Потихоньку население Зимы увеличивалось за счёт ссыльных и строителей железной дороги, решение о создании которой было принято в 1887 году. Первый поезд пришёл на станцию Зима 6 октября 1897 года, что стало величайшим событием. С появлением Транссибирской магистрали тихая жизнь Зимы резко изменилась: были построены локомотивное депо, железнодорожные мастерские, всё это требовало рабочих рук… В 1922 году Зима получила статус города, жизнь его была сосредоточена вокруг железной дороги – даже на городском гербе увековечено здание вокзала. Кстати, это здание, маленькое, деревянное, с башенками и старинными часами, особенно сказочное в окружении снегов, помнилось всем, там хоть раз побывавшим.
Уже в 1970-х годах в Иркутской области появилось химическое производство. «Для некогда патриархальной станции Зима пришло время больших перемен… В короткий срок здесь было освоено столько капиталовложений, сколько не осваивалось за всю столетнюю историю сибирского города, – восторгалась газета «Восточносибирская правда». – Среди деревянных домишек появились современные дома. Вырос целый микрорайон Ангарский, названный в честь первопроходцев, строящих химический завод. Сегодня пассажиров транссибирских экспрессов и многочисленных электропоездов встречает новое современное вокзальное здание».
Современному читателю понятно, что с появлением химического производства на местность обрушились экологические проблемы и что типовое бетонное станционное здание вряд ли краше рукотворного, резного, деревянного, но жизнь не законсервируешь. И Зима по-прежнему вдохновляет на творчество. Если когда-то стихи о сибирском полустанке декламировали многочисленные поклонники Евтушенко, то теперь про Зиму напевают поклонники Григория Лепса:
До станции Зима пешком почти полгода,
До станции Зима другой дороги нет.
На станции Зима до пояса сугробы,
До станции Зима в один конец билет…
Автору текста этой песни Владимиру Ильичеву сюжет был навеян тем, что станция была краевым пересыльным пунктом и здесь после амнистии послевоенных лет ждали своих любимых декабристки того времени. Такая она многогранная, эта русская Зима.
Евгений Евтушенко читает стихи. 1960-е
1901. В городе идут безостановочные дожди. Уличные канавы и водостоки переполнены. 18 июля на станции Иркутск подмыло дождевыми потоками полотно железной дороги, в результате четыре товарных вагона сползли по насыпи.
1904. В некоторых местах города вывешены 6 ящиков с надписью: «Не пожалейте, господа, опустить в этот ящик папирос или табаку для воинов на Дальнем Востоке».
1910. Вновь открылся после капитального ремонта и реконструкции электротеатр «Гранд-Иллюзион» (бывший «Одеон») А. М. Дон Отелло. Зрительный зал переделан, появились два запасных выхода.
1911. На яхте «Штандарт» Высочайше утвержден устав Иркутского биржевого общества, представленный Восточно-Сибирским отделом Всероссийского общества содействия торговли и промышленности.
1932. На станции родился Евгений Александрович (фамилия при рождении - Гангнус) - советский, русский поэт.
1933. Американский летчик Пост, совершавший кругосветное путешествие на самолете, в 20 часов 35 минут приземлился на аэродроме в Боково. На следующий день в 12 часов вылетел в Хабаровск.
1938. ОблОСВОД и комсомольская организация Иркутского университета организовали комбинированный шлюпочно-автомобильный переход по маршруту Иркутск - Качуг - - - Заярск - Макарьево - Иркутск. В переходе участвуют 10 студентов. Командир П. М. Кельман, политрук К. А. Потапов.
1939. В саду им. Парижской коммуны состоялось большое народное гуляние, посвященное Всесоюзному дню физкультурника. В программе концерт, показ кинофильма и аттракционы.
1945. Скончался в Ленинграде известный краевед, этнограф, фольклорист, бывший профессор Иркутского университета Георгий Семенович Виноградов.
1950. Принята в эксплуатацию первая очередь каменных трибун стадиона «Авангард» на 7,5 тыс. зрителей, построенных вместо сгоревших в 1943 г. деревянных. Автор-архитектор Д. Гольдштейн. Стадион включает административно-спортивные помещения, гостиницу, кафе-столовую.
1958. На предприятиях, в организациях, научно-исследовательских учреждениях начались массовые митинги протеста против вооруженной агрессии США и Великобритании в Ливан и Иорданию, с требованием вывода вооруженных сил агрессора.
1961. Произошла большая авария на газовой газгольдерной установке по ул. Марата, 9-11, питавшей окружающие дома бытовым газом. В результате газ проник в подвалы домов и привел к загазованности подвальных помещений, создав взрывоопасную ситуацию. Сильнее других пострадали находившиеся в усадьбе № 11 бараки, в подпольях которых сконцентрировалось особенно большое количество газа. Было принято решение: выселить всех жильцов из бараков, которые затем снести; вырыть на месте бараков большой котлован для скорейшего испарения газа.
1989. В МНТК хирургии глаза сделаны первые 54 операции. Первую операцию у первого пациента - П.Н. Чупина - сделал микрохирург С.А. Алпатов.
1999. Примас Польши (глава Польской римско-католической церкви) кардинал Ю. Глемп освятил крест и площадь Кафедрального католического собора Непорочного Сердца Божией Матери.
В 60-70-ые годы он собирал полные залы поклонников и читал стихи. Поэт был невероятно популярен, его проникновенные слова западали в душу. Благодаря Евтушенко миллионы людей узнавали и о Братской ГЭС , и о Байкале , и о малой родине поэта – железнодорожной станции с названием Зима . Там он родился и вырос. Туда приезжал в 2015 году, как оказалась, в последний раз. «Я возвращаюсь в Сибирь не как гость, а как ее благодарный сын»,- говорил в одном из интервью Евтушенко.
А вот и те самые стихотворения и поэмы о сибирских просторах, каждая строчка которых пропитана любовью в родине. «Комсомолка» публикует отрывки из бессмертных произведений.
«Станция Зима», поэма
Простились, и, ступая осторожно,
разглядывая встречных и дома,
я зашагал счастливо и тревожно
по очень важной станции -
Я рассудил заранее на случай
в предположеньях, как ее дела,
что если уж она не стала лучше,
то и не стала хуже, чем была.
Но почему-то выглядели мельче
Заготзерно, аптека и горсад,
как будто стало все гораздо меньше,
чем было девять лет тому назад.
И я не сразу понял, между прочим,
описывая долгие круги,
что сделались не улицы короче,
а просто шире сделались шаги.
Здесь раньше жил я, как в своей квартире,
где, если даже свет не зажигать,
я находил секунды в три-четыре,
не спотыкаясь, шкаф или кровать.
«Я сибирской породы… »
Я сибирской породы.
Ел я хлеб с черемшой
и мальчишкой паромы
тянул, как большой.
Раздавалась команда.
Шел паром по Оке .
От стального каната
были руки в огне.
Мускулистый,
лобастый,
я заклепки клепал,
и глубокой лопатой,
как велели, копал….
«Опять на станции Зима»
Зима! Вокзальчик с палисадом,
деревьев чахлых с полдесятка,
в мешках колхозниц поросята…
И замедляет поезд ход,
и пассажиры волосато,
в своих пижамах полосатых,
как тигры, прыгают вперед.
Вот по перрону резво рыщет,
роняя тапочки, толстяк.
Он жилковатым носом свищет.
Он весь в поту. Он пива ищет
и не найдет его никак….
«Родной сибирский говорок»
Родной сибирский говорок,
как теплый легонький парок
у губ, когда мороз под сорок.
Как омуль, вымерший почти,
нет-нет, он вдруг блеснет в пути
забытым всплеском в разговорах.
Его я знаю наизусть.
Горчит он, как соленый груздь.
Как голубика- с кислецой
и нежной дымчатой пыльцой.
Он как пропавшая с лотка
черемуховая мука,
где, словно карий глаз кругла,
глядишь, - и косточка цела.
Когда истаивает свет,
то на завалинке чалдоночка
с милком тверда, как плоскодоночка:
«Однако, спать пора - темнеет…»
«Ты за мною, Байкал»
Ты за мною, Байкал,
словно Бульба Тарас за Остапом,
Если сети ты рвешь
И, поднявшись, кудлато, горбато,
«Слышишь сынку?» - ревешь,
отвечаю тебе: «Слышу, батько!»
В небоскребы втыкал
я, немножно озороватый,
твое знамя, Байкал, -
словно парус - кафтан дыроватый.
К твоим скалам, Байкал,
Не боясь расшибиться о скалы.
Я всегда выгребал -
беглый каторжник славы.
Без тебя горизонт
быть не может в России лучистым.
Если ты загрязнен,
не могу себя чувствовать чистым.
Словно крик чистоты
Слышишь сынку?»
«Братская ГЭС», поэма
Не буду говорить, что сразу юность -
ах, ах! - на крыльях радости вернулась,
но я поехал строить в Братске ГЭС.
Да, юность, мальчик мой, невозвратима,
но посмотри в окно: там есть плотина?
И, значит, я на свете тоже есть.
«Сватовство»
Сорок первого года жених,
на войну уезжавший назавтра в теплушке,
был посажен зиминской родней
на поскрипывающий табурет,
и торчали шевровых сапог
еще новые бледные ушки
над загибом блатных голенищ,
на которых играл золотой
керосиновый свет.
«Нас мало. Нас, может быть, четверо…» — звук 1960-х. Он ушел последним из этой блистательной четверки 1960-х, четверки поэтов стадиона «Лужники», четверки Политехнического, четверки, сотрясавшей стихами Триумфальную площадь у бронзовых штанин Маяковского. Роберт Рождественский—Андрей Вознесенский—Белла Ахмадулина… А 1 апреля 2017 года в США умер Евгений Александрович Евтушенко.
Эпоха 100-тысячных тиражей поэтических книг, эпоха «оттепели», гудевшая от споров нового поколения. Эпоха СССР с 7—8-классным образованием (так было в конце 1950-х), отчаянной бедности граждан, изношенности и неустроенности пространства, великих надежд. И блистательного поколения «детей войны», вломившихся в послесталинскую Россию — в физику и лирику. Они проросли везде — от Академгородка до «бульдозерных выставок». Они несли последнюю, еще молодую (как они сами) надежду на воплощение советской утопии. И Евтушенко, конечно, был их голосом. И шире всех в этой четверке видел страну — с Тверским бульваром, Бабьим Яром и Братской ГЭС. Как единое целое.
Кажется, лучшие его стихи написаны тогда, в 1960-х. Они хлестали щедро. Их одних достаточно, чтоб остаться в русской литературе. Когда-нибудь жестко отобранный (и при этом — очень большой по объему!) том лирики и поэм станет главной памятью о поэте, продолжившем Некрасова и Слуцкого.
Он мечтал сыграть Сирано. Он сам по себе был персонажем истории России ХХ века — и каким. Он блистательно знал русскую поэзию — и его «Строфы века» останутся среди лучших антологий.
…Лет двенадцать назад он зашел в редакцию «Новой». Подтянутый, седой, в синем пиджаке в розовую клетку, с перстнем на пальце. Разговор был блестящий. Конечно, его никто не записал.
Евгений Александрович глянул в мою сторону и, перебив сам себя, спросил:
— А вы, деушка, что в Серебряном веке любите?
— Варвару Малахиеву-Мирович, — мрачно буркнула я.
Остро сверкнул перстень. Еще острей и драгоценней — глаз.
— Хороший выбор… — и с полоборота, не выдохнув, он пошел читать цикл «Монастырское»(1915), который в те годы добывался только в Музее книги РГБ. Явно можно было б назвать ему любое имя…
И тут — как и положено расейской деушке в присутствии Евгения Евтушенко — я действительно рассыпалась, умерла на месте от восхищения.
«Новая газета» поминает Евгения Александровича одним из лучших его стихотворений 1963 года.
Его Россия, его нота, его сольная партия в народе и поколении.
Елена Дьякова
Евгений Евтушенко
«Граждане, послушайте меня…»
Д. Апдайку
Я на пароходе «Фридрих Энгельс»,
ну а в голове — такая ересь,
мыслей безбилетных толкотня.
Не пойму я — слышится мне, что ли,
полное смятения и боли:
«Граждане, послушайте меня…»
Палуба сгибается и стонет,
под гармошку палуба чарльстонит,
а на баке, тоненько моля,
пробует пробиться одичало
песенки свербящее начало:
«Граждане, послушайте меня…»
Там сидит солдат на бочкотаре.
Наклонился чубом он к гитаре,
пальцами растерянно мудря.
Он гитару и себя изводит,
а из губ мучительно исходит:
«Граждане, послушайте меня…»
Граждане не хочут его слушать.
Гражданам бы выпить и откушать,
и сплясать, а прочее — мура!
Впрочем, нет, — еще поспать им важно.
Что он им заладил неотвязно:
«Граждане, послушайте меня…»?
Кто-то помидор со смаком солит,
кто-то карты сальные мусолит,
кто-то сапогами пол мозолит,
кто-то у гармошки рвет меха.
Но ведь сколько раз в любом
кричало и шептало это же начало:
«Граждане, послушайте меня…»
Кто-то их порой не слушал тоже.
Распирая ребра и корежа,
высказаться суть их не могла.
И теперь, со вбитой внутрь душою,
слышать не хотят они чужое:
«Граждане, послушайте меня…»
Эх, солдат на фоне бочкотары,
я такой же — только без гитары…
Через реки, горы и моря
я бреду и руки простираю
и, уже охрипший, повторяю:
«Граждане, послушайте меня…»
Страшно, если слушать не желают.
Страшно, если слушать начинают.
Вдруг вся песня, в целом-то, мелка,
вдруг в ней все ничтожно будет, кроме
этого мучительного с кровью:
«Граждане, послушайте меня…»?!