В жизнь этой удивительной пары поместилась целая эпоха. Эпоха любви, взаимного уважения, бесконечной жизненной мудрости. Они такие разные - Александр и Наталья, Кис и Татка. Они такие одинаковые: влюбленные в жизнь, в творчество, друг в друга. Их жизни невозможно разделить на две части. Возможно потому, что история их любви началась настолько давно, что представить их друг без друга просто невозможно.
Александр
Будущий звездный актер родился и вырос в потрясающей творческой среде. Мама, Раиса Самойловна, в молодости была актрисой МХАТа, а затем редактором в Московской филармонии. Анатолий Густавович, скрипач Большого театра, позже – преподаватель музыки.
Саша, вопреки ожиданиям, в музыкальной школе не блистал. После пяти лет обучения эго практически выгнали, решив, что никаких музыкальных наклонностей у него нет. Занятия в школе бальных танцев при Доме ученых доставляли младшему Ширвиндту настоящее удовольствие. Особенно полонез и падеграс.
В семье царила неповторимая атмосфера. Семья дружила со многими знаменитыми актерами, которые бывали в доме Ширвиндтов. Неудивительно, что мальчик избрал для своего будущего именно театр. И для начала стал выступать в самодеятельном театре, постепенно приближаясь к своей заветной мечте стать актером.
Наталья
Наталья оказалась настоящей столбовой дворянкой, как любит говорит о ней сам Ширвиндр. Корни ее генеалогического дерева ведут далеко в глубь веков, еще к Семенову-Тяньшаньскому. Дедушка Натальи был главным архитектором столицы. И Наталья мечтала когда-нибудь проектировать красивые и удобные здания, точно так же, как ее дед, дядя, брат.
На лето вся семья выезжала на дачу, в поселок НИЛ. Именно здесь больше всего любила бывать Наташа, с удовольствием проводя время в компании своих сверстников. Поселок был спроектирован и построен под руководством ее деда и предназначен для творческой интеллигенции: писателей, композиторов, архитекторов. Здесь в 1951 году она познакомилась с Сашей.
Первая любовь
Ширвиндт влюбился один раз. Один, но сразу на всю жизнь. Они познакомились в дачном поселке под Москвой. Александр сразу заметил симпатичную соседку по даче. Наталья, очаровательная девчонка из семьи потомственных архитекторов, всегда была окружена вниманием мальчишек. Веселая, добрая, открытая, она просто не могла не нравиться. Но разве могла она устоять перед напором красавца, который постоянно стремился быть рядом, помочь, поддержать, удивить. Им было лет по 15 и в те целомудренные времена они просто дружили. Но день за днем становились все ближе друг другу.
Пролетело лето, казалось бы, детская симпатия быстро забудется, отступит. Но Саша и Наташа продолжили встречаться уже в Москве. Юность, любовь, романтика узнавания и понимания. Понимания, что вот это и есть то самое чувство, которое нужно сберечь.
Ширвиндт однажды не мог придумать ничего лучшего, чем встать перед возлюбленной на голову, чтобы удивить ее.
Любовь и жизнь в письмах
Письма./ Фото: из книги "Проходные дворы биографии"
Александр, как и хотел, поступил в Щукинское училище, Наталья - в архитектурный институт. Они волновались друг за друга во время сессий, а удачное их окончание праздновали непременно вместе. Им не всегда хватало времени на встречи, они стали писать друг другу письма. Милые, трогательные, наполненные нежной заботой. В них открывается огромный мир чувств и большой любви. Сдержанный экранный образ Ширвиндта-актера рушится. Глубокий, тонко чувствующий, любящий, романтичный.
Он описывает Наталье все свои переживания, творческие метания. И скучает. Каждый день, каждый час, каждую минуту. Он волнуется, если на почте не получает письма. Он должен получать письма от Татки каждый день. Без них он чувствует себя одиноким. Он любит, он задыхается без ее глаз, слов, рук. Он пишет ей на лекциях, в поездах, в гостиницах.
Письмо Натальи./ Фото из книги "Проходные дворы биографии"
Казалось бы, в этих письмах двух влюбленных нет ничего особенного. Обычные признания, обычное описание событий вокруг. Но какая в них открывается бездна житейской мудрости, потрясающей ясности в видении их совместного будущего. Даже простое описание матраса или кровати из мебельного магазина становится своеобразной одой любви и счастью.
Счастье на двоих
Они были знакомы уже семь лет, когда Александр решил, что так жить больше нельзя. В январский морозный день он ввалился к Наталье со словами: «Пошли в загс». Кратко и очень ёмко. И с размаху поставил на стол невообразимо огромный бумажный сверток. Наталье пришлось снимать слой за слоем, чтобы увидеть его содержимое. Большой куст цветущей белоснежной сирени. В январе 1957 года, в Москве! Это было настоящее чудо. Оказывается, актер сумел очаровать служительниц Ботанического сада, что они прочувствовали особенность момента и необходимость в сиреневом волшебстве для любимой.
Жили молодожены поначалу в огромной коммунальной квартире, где обитала семья Ширвиндтов. Наташа, привыкшая к просторной квартире, спроектированной ее дедом, абсолютно спокойно перенесла переезд в куда более скромные условия, искренне считая, что самое главное это быть рядом с любимым, а потом они смогут всего добиться сами.
Так и случилось. Через несколько лет, совершив несколько невероятных обменов, молодая семья Натальи и Александра уже окажется в элитном доме на Котельнической набережной в центре Москвы.
«Жить мы будем с тобой с большой буквы и с большими чувствами, без спекуляции и главное - без жертв!»
Гастроли, репетиции, съемки у него, интересные проекты. Открытие новых объектов у нее. Между ними тысячи километров и тоненькие ниточки писем и телеграмм.
В 1958 году у них родился сын Миша. Гордость и надежда. Александр приехал в Москву с очередных гастролей и едва не сошел с ума, разыскивая жену во всех роддомах Москвы. Он злился на санитарку, которая не могла сказать, как себя чувствует его любимая Татка.
Записка в роддом./ Фото: из книги "Проходные дворы биографии"
Он переживал, что после перенесенной боли она перестанет его любить, он хотел видеть ее и сына. Наташа же, бесконечно счастливая, пыталась разглядеть на маленьком личике знакомые черты возлюбленного. Он снова писал ей, требовал появиться в окошечке хотя бы на секундочку. Они росли вместе, достигая тех вершин, о которых в юности только мечтали. И ставили себе все новые и новые цели.
Секрет счастья
Дни пролетали, как одно мгновение. За плечами Александра Анатольевича и Натальи Николаевны почти шестьдесят лет счастливого брака. Их миновали слухи и сплетни. Но не потому, что их не было. Просто потому, что они безмерно доверяли друг другу. Их любовь оказалась сильнее.
Сегодня они по-прежнему вместе и все так же счастливы, радуются жизни, успехам внуков и правнуков.
Секрет их оказался довольно прост. Они никогда не растворялись друг в друге. Им всегда было интересно вдвоем, потому что каждый – цельная личность, со своим характером, своими увлечениями. Они не мешали друг другу, а поддерживали в нужный момент. Александр Ширвиндт с удовольствием говорит о том, что он, к сожалению, оказался однолюбом. Наталья Николаевна подхватывает, что это – к её счастью.
В 2013 году увидела свет книга Александра Ширвиндта «Проходные дворы биографии». В ней опубликована часть переписки Натальи Николаевны и Александра Анатольевича. Трогательное свидетельство их бесконечной любви.
Иногда кажется, что артист всегда играет. На сцене, в кино, в жизни. В истории любви не было места игре, в ней была настоящая светлая радость и счастье.
За несколько недель до своего 75-летия художественный руководитель театра Сатиры Александр Ширвиндт, скрываясь от журналистов, сменил номер мобильного телефона и уехал подальше от Москвы, чтобы не участвовать в юбилейной шумихе. Но для "Труда-7" Александр Анатольевич сделал исключение.
Как относитесь к развернувшейся в последнее время борьбе за здоровый образ жизни? Не хотите ли по этому поводу в день своего 75-летия отказаться, например, от трубки, с которой все вас привыкли видеть?
Здоровый образ жизни - это, конечно, хорошо. Но борьбу за здоровый образ жизни можно начинать только тогда, когда у тебя есть здоровье. Если же у тебя здоровья никакого не осталось, это просто глупо. Надо доживать жизнь с теми пороками, которые у тебя есть. Ну, допустим, бросил я трубку, а дальше-то что? Потом придется ее подбирать. Чтобы ее подобрать, нужно наклониться. Чтобы наклониться, нужны коленки. А коленки уже не сгибаются. В общем, сразу возникает целый ряд "но". Теперь что касается очередной глобальной войны с алкоголизмом. Ерунда это все, никогда ничего у нас не получалось с этим. Все кончается тем, что вырубают виноградники и знаменитые виноградари кончают с собой. А алкоголизм тем временем растет. Сказать сейчас, что я больше не пью, - это все равно что признаться в том, что я поддерживаю очередную глупую кампанию. Лучше уж брошу пить, когда кампания закончится: все начнут пить по новой, а я в этот момент как раз возьму и брошу. Я вообще никогда не любил ни громких кампаний, ни месячников. В общем, в ближайшее время я не планирую начинать борьбу со своими пороками, потому что они уже стали частью моей индивидуальности.
- Вот вы сказали, что не любите громких кампаний. Зато, как мне кажется, всегда любили провести время в хорошей компании.
К светским раутам отношусь неважно. А вот посидеть с друзьями - это да, это совсем другое дело.
- Наверное, знаете толк в хорошем вине?
Никаких вин я никогда не пил. Всю сознательную жизнь пью только водку. Как-то раз меня пригласили в Грузию на юбилей одного известного режиссера. Тогда нам еще никто не объяснил, что Грузия - это плохо, и мы были желанными гостями. Прихожу на банкет: стоит стол немереной длины и около каждого прибора - табличка с именем гостя, а также бутылка с тем сортом вина, который предпочитает гость. Так вот, на этом километровом столе была всего одна бутылка водки - около меня. Они знали, что ничего другого я не пью. В этом отношении я непоколебим.
- Часто ли вы сейчас собираетесь с друзьями?
К сожалению, такой страшный массовый уход нашего поколения происходит, что какие уж тут застолья? Конечно, мы намного реже стали встречаться. Порой собираемся на какие-нибудь семейные празд-ники с узким кругом оставшихся друзей. А так чтобы завалиться куда-нибудь с песнями, такого нет.
Анекдоты от Александра Ширвиндта и Михаила Державина
- У вас репутация легкомысленного человека, повесы и плейбоя советской эпохи. Но, взглянув чуть пристальнее, понимаешь: это совсем не так.
Так это же хорошо! Нужно, чтобы в человеке всегда была загадка. Если все ясно, как в арифметике, то это неинтересно. Пускай все смотрят и говорят: "Смотрите-ка, он уже 52 года живет с одной женой. Смотрите-ка, он уже 40 лет в одном театре. Смотрите-ка, он никуда никогда не опаздывает". Пускай удивляются. Нужно всегда людей чем-то удивлять!
- Валентин Гафт когда-то сочинил про вас с Державиным эпиграмму: "Любимцы публики, кумиры без выходных играют дней, два мастера одной Сатиры, одной и той же - так верней". С того времени, как он это сочинил, ничего не изменилось.
Выходные дни в нашей профессии - вещь условная. Формально говоря, в нашем театре выходной - понедельник, но для актеров это самая рабочая пора: все бегут сниматься на телевидение, в кино, еще куда-то. Все, конечно, охают и ахают: ой, невозможно, устал, не могу. Но как только представляется возможность отправиться на лужайку отдохнуть, то уже через два дня начинает колоть шило в одном месте.
- Не умеете отдыхать?
Умею и люблю, но недолго. Быстро начинается бессмысленный зуд и тревожные мысли о том, что в этот момент в театре происходит.
- Идеальный отдых для вас - это что?
Тихая заводь, кусты, мерный клев, отсутствие комаров и людей как таковых.
- Любите остаться наедине с рыбами?
Если они есть.
- Как насчет рыбных мест? Готовы выдать их читателям "Труда-7"?
Рыбные места, к сожалению, ото-двинулись чуть ли не на Камчатку. Все хорошие места в Подмосковье превратились в голубые лужи, окруженные заборами. У каждой лужи шлагбаум, берут плату за въезд и выезд. Говорят, там иногда можно поймать даже осетра, но это уже не рыбалка. С таким же успехом можно устраивать рыбалку хоть в унитазе, хоть в аквариуме. А естественная рыбалка отодвинулась куда-то очень далеко, и это проблема.
- Ну и как вы ее решаете?
С трудом. Последние шесть лет был на Валдае, но в этом году не получилось, к сожалению. Может быть, за Тверь махну сейчас.
- Где вы собираетесь скрываться от юбилея?
Сегодня я последний день в театре, а потом отъеду в никуда.
- И не признаетесь, где находится это тайное место?
Ни-ког-да.
- А с кем сядете за праздничный стол в день рожденья?
С семьей. Еще не знаю точно, все ли сумеют выбраться. Семья-то большая. Двое внуков взрослых с парами, сын Михаил с невесткой. Старший внук преподает в МГУ гражданское право, внучка - искусствовед, окончила РГГУ, специализируется на итальянском изобразительном искусстве.
- Вы с женой рады или, наоборот, огорчены тем, что ваши внуки не выбрали театр?
Мы счастливы.
Наше досье
Александр Ширвиндт родился 19 июля 1934 года в Москве. Окончил Театральное училище имени Б. Щукина. В 1970 году был принят в труппу Театра Сатиры, а в 2000-м назначен худруком этого театра. Снимался в фильмах "Ирония судьбы, или С легким паром!" (1975), "Двенадцать стульев" (1976), "Трое в лодке, не считая собаки" (1979), "Вокзал для двоих" (1982), "Бабник" (1990).
Усталость накапливается. Моральная, не говоря уже о физической. Я тут ночью не спал: коленка! Включаю телевизор. Идет фильм «Трое в лодке, не считая собаки». Как раз тот момент, когда мы гонимся за сомом. Я стою в лодке, на мне стоит Андрюшка Миронов, а на Андрюшке – Державин. Я думаю: но это же было!
А на съемках фильма «Атаман Кодр» я галопом перся по 12 километров за выпивкой в ближайшее молдавское село и обратно. Снимал фильм замечательный режиссер Миша Калик. Мы играли все время верхом на лошадях. И верхами после съемок неслись до магазина. Много лет спустя на одном из фестивалей «Золотого Остапа», бессменным президентом которого я был, привели мне лошадь. Я должен был выехать таким государем на белом коне, легко соскочить и открыть фестиваль. Ты не понимаешь, когда сам окунаешь тело в катастрофу. Я на эту лошадь всклячивался при помощи всех окружающих. А соскочить вообще не смог. Поэтому сползал по крупу, обняв лошадку за шею.
У меня очень тяжелая зарядка утром. Лежа я сначала сучу ножками для поясницы. 30 раз. Потом с трудом, кряхтя, сажусь на кровати и делаю вращательное движение на скрипучей шее пять раз туда, пять раз обратно. И потом плечиками 10 раз. Меня кто-то когда-то научил, и я привык. И чувствую, что сделал зарядку.
Недавно зимой на даче мы с женой пошли погулять, но, чтобы занятие это не было совсем бессмысленным, зашли в сельский магазин. И там нас увидел грузчик Мишка, который раньше работал слесарем в нашем дачном кооперативе. Был он не очень свеж, но радостно бросился к нам со словами: «Как давно я вас не видел! А что это вы так плохо выглядите? Постарели. Ой, на вас просто страшно смотреть!» Мы стараемся от него оторваться, выходим из магазина. Он – за нами. На улице – яркое солнце, снег, красота! Мишка внимательно смотрит на меня и говорит: «Ой, а на солнце вы еще х…вее!»
75, 85 и 100. Если это не талия и не бедра, то цифры очень подозрительны.
Когда Бернарда Шоу спросили, почему он не справляет свои дни рождения, писатель ответил: «Зачем справлять дни, которые приближают тебя к смерти?» И действительно, что за праздники эти семидесяти– и восьмидесятилетия?
Старческие тусовки ужасны. Жить для того, чтобы все умилялись, что ты в 85 выглядишь на 71? Хотя, видимо, великий аттракцион публичного долгожительства – бессмертие оптимизма.
Молодым – везде у нас дорога,
Старикам – везде у нас почет.
Я старик, стоящий у порога
Жизни, что закрыта на учет.
Старики должны быть беспомощны и трогательны, тогда их жалко, и они нужны для ландшафта и секундного осмысления молодежью бренности существования. Воинственно молодящихся стариков надо сбрасывать со скал. За неимением скал – сбрасывать со счетов. Я имею в виду банковские.
Меня один хороший доктор успокоил. «Даты – это все бред. Возраст человека, – сказал он, – определяется не датами, а его существом». Иногда, очень недолго, мне бывает где-то в районе 20 лет. А иногда мне под 100.
Знаменитая строчка Булата Окуджавы: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке» – в нашем случае теперь: «Чтоб не упасть поодиночке».
Долго жить почетно, интересно, но опасно с точки зрения смещения временного сознания.
Помню (все-таки помню) 90-летний юбилей великой русской актрисы Александры Александровны Яблочкиной на сцене Дома актера, который через некоторое время стал называться ее именем. В ответном слове она произнесла: «Мы… артисты академического, Ордена Ленина, его императорского величества Малого театра…»
День рождения нашего театра совпадает с Днем старого старика, или (как там?) престарелого человека… Так что у меня двойной праздник.
Театру сатиры – 90 лет. Каждые десять лет мы празднуем юбилей. За отчетный период я их сделал четыре – 60, 70, 80, 90. К 60-летию на сцене был установлен пандус в виде улитки. На нем выстроилась вся труппа. Наверху, на площадке, стояли Пельтцер, Папанов, Менглет, Валентина Георгиевна Токарская, прелестная дама с трагической судьбой… Я вел программу и представлял труппу: «Вот молодежь… а вот среднее поколение… а вот наши ветераны, которые на своих плечах… И наконец, – кричал я, – вечно молодой пионер нашего театра, 90-летний Георгий Тусузов!» Он бежал против движения кольца. Зал встал и начал аплодировать. Пельтцер повернулась к Токарской и говорит: «Валя, вот если бы ты, старая б…, не скрывала свой возраст, то и ты бегала бы с Тузиком».
Кстати, о «вечно молодом» Тусузове. Использование его сохранности в 90-летнем возрасте однажды чуть не стоило мне биографии. Назревал 80-летний юбилей мощнейшего циркового деятеля Марка Местечкина. На арене цирка, что на Цветном бульваре, за форгангом толпились люди и кони, чтобы выразить восхищение мэтру советского цирка. В правительственной ложе кучно сидело московское начальство – МГК партии.
Я, собрав юбилейную команду, вывел на сцену Аросеву, Рунге, Державина, которые демонстрировали Местечкину схожесть наших с цирком творческих направлений. «И наконец, – привычно произношу я, – эталон нашей цирковой закалки, универсальный клоун, 90-летний Георгий Тусузов». Тусузов дрессированно выбегает на арену и под шквал аплодисментов бодро бежит по маршруту цирковых лошадей. Во время его пробежки я успеваю сказать: «Вот, дорогой Марк, Тусузов старше вас на десять лет, а в какой форме – несмотря на то, что питается говном в нашем театральном буфете».
Лучше бы я не успел этого произнести. На следующее утро Театр сатиры пригласили к секретарю МГК партии по идеологии. Так как меня одного – в силу стойкой беспартийности – пригласить в МГК было нельзя, меня вел за ручку секретарь партийной организации театра милейший Борис Рунге.
За утренним столом сидело несколько суровых дам с «халами» на голове и пара мужиков, причесанных водой, очевидно, после вчерашних алкогольных ошибок.
С экзекуцией не тянули, поскольку очередь на ковер была большая, и спросили, обращаясь, естественно, к собрату по партии Борису Васильевичу Рунге, считает ли он возможным пребывание в стенах академического театра человека, осмелившегося с арены краснознаменного цирка произнести то, что повторить в стенах МГК партии не может никто. Боря беспомощно посмотрел на меня, и я, не будучи обремененным грузом партийной этики, сделал наивно-удивленное лицо и сказал: «Мне известно, что инкриминирует мне родной МГК, но я удивлен испорченностью восприятия уважаемых секретарей, ибо на арене я четко произнес: «Питается давно в буфете нашего театра». Сконфуженный МГК отпустил Рунге в театр без партвзысканий.
Я жизнь отдал чужим юбилеям. На вопрос, почему я не отмечаю свои, придумал ответ: «Я не мыслю себе юбилея, на котором юбиляра не поздравляли бы Ширвиндт и Державин».
Но однажды мы играли спектакль «Чествование» в помещении Театра Маяковского. Там вывесили огромную афишу – мой портрет и фраза: «В связи с 60-летием Ширвиндта – «Чествование». И мелко – «Пьеса Слэйда». Народ приходил с грамотами, бутылками, сувенирами. Как-то даже приехал Юрий Михайлович Лужков со свитой – не на спектакль, а поздравлять юбиляра. Когда ситуация прояснилась, кое-кого в правительстве Москвы недосчитались.
На юбилее, как на эстрадном концерте, необходимо иметь успех. Не у юбиляра – не к нему пришли, а у публики. Однажды Борису Голубовскому – он тогда был главным режиссером Театра имени Гоголя – сделали портретный грим Гоголя. Он схватил за кулисами меня и Льва Лосева, отвел в сторону и нервно сказал: «Сейчас проверю на вас поздравление». И стал читать нам в гриме Гоголя написанное к юбилею приветствие. Потом посмотрел на наши лица – и начал судорожно срывать с себя парик и разгримировываться.
Когда-то я был очень азартным. У нас с Аркашей Аркановым, ближайшим моим другом, было взаимное увлечение, даже страсть – ипподром. И наши жёны – моя Наталья Николаевна и супруга Аркана постоянно перезванивались: что делать? Потому что голодные дети в люльках, а мы на ипподроме все деньги просаживали…
Актёры там часто собирались. Малый театр, например, во главе с великим Царёвым. К делу подходили серьёзно – дружили с наездниками, всех лошадей знали в лицо, замеряли резвость на секундомерах. Целая наука! Злачное было место. С тотализатором. Много раз ипподром хотели закрыть, спасало то, что сам Будённый его курировал. Сам там часто бывал.
Так вот с Арканом мы дружили года с 54-го до последних его дней – дружили очень страстно, нежно, работали много вместе. За исключением двух лет, когда мы не разговаривали. А не разговаривали мы из-за ипподрома. Причём есть две версии, что нас рассорило.
Так как Арканова уже нет, я вынужден озвучить обе. Был у нас такой замечательный друг, сейчас работает в музее ипподрома, а когда-то был мастером, наездником, – Дима Этингоф. На ипподроме существует такая замечательная традиция – раз в год показывают молодняк лошадей, котят ещё, можно сказать. Смотреть на это без слёз невозможно. Потому что они ещё не вышколены, бегут кто куда и как попало…
Так вот молодняк показывал и наш друг Дима Этингоф. Однажды выезжает на потрясающем сером жеребце в яблоках. Мы с Арканом сразу в него влюбились. И решили – что бы ни было, будем делать на него ставку. И вот каждый раз, когда он в программке стоит, делаем ставку, причём никто его не играет, кроме нас. И вот как-то раз – а была зима, страшная зима, минус двадцать, конец бегового дня, – у нас осталось два рубля, а ставка тогда была ровно рубль. И я эти два рубля предлагаю Аркану записать на нашего жеребца. Жеребец наш, как сейчас помню, под номером семь. Все ставят на фаворитов. А наш – тёмная лошадка. Но мы его играем. Договорились! Дальше. Аркан идёт делать ставку. Начинается заезд. И наша тёмная лошадка приходит первой! Такой гул на ипподроме – а-а-а! Никто ведь его не играл, кроме нас. И что же?
Потные ручонки у Аркана, показывает мне два билеты… Он поставил на другие номера! А если бы поставил как договорились, получили бы 16 тысяч 150 рублей. Между прочим, тогда за эти деньги можно было «Победу» купить. Всё. Мы выбрасываем билеты. Выходим. На улице стоит моя ржавая «Победа»… Я иду к ней, Арканов идёт на улицу, на Ленинградское шоссе, на троллейбус. И два года после этого мы не разговаривали. Потом по Москве пошли слухи, что это я дурак, не на тот номер сделал ставку. А я говорил, что это Аркан…
Из того жеребца, наверное, давным-давно сделали колбасу и съели… Дима Этингоф, милейший человек, из наездников ушёл, сидит в музее. Аркана нет. А ипподром стоит. Иногда и сейчас, на праздник какой-нибудь, вытягивают меня туда, а я ничего уже не помню – ни как ставить, ни лошадей не знаю.
А ведь когда-то у меня самого была лошадь, когда я перестал быть нищим. Содержал втихаря от семьи. Она меня знала в лицо! Сахар лошади давать нельзя, табу. Но когда я приходил к ней на конюшню, мне разрешали, и я шёл с сахаром. И когда она меня видела, она делала такие глазищи! А губы?! Когда давал ей сахар, такой поцелуй получал!... Великое это было дело, скажу я вам.
Подготовлено по материалам программы "Линия жизни"
Он по-прежнему самый остроумный мужчина Москвы.
С тем же каменным выражением лица шутит, так же изящно матерится. «На ты» - со всеми без исключения: что 50 лет назад, что теперь. Нынче, правда, по возрасту, да и по должности положено. Главный Сатир - звучит гордо.
- Александр Анатольевич, извечный театральный вопрос - чем удивлять будете?
Понимаешь, удивлять уже нечем. Потому что всеобщее удивление достигло такого апогея, что вклиниться в эту волну довольно трудно.
- Удивление какого рода имеете в виду?
Удивление от ситуации, удивление от степени безнадзорности, удивление от удивительно хамской безапелляционности существования…
Я понимаю, что это старческое брюзжание, но тем не менее подоплека в этом совершенно очевидная. И поэтому, когда ты спрашиваешь насчет удивления театрального, то сразу возникает вопрос: кого удивлять, зачем и чем?
То, чем сегодня пытается удивить театр, мне лично по старости лет совершенно не симпатично. Вся эта штамповка телевизионная, этот миллион театров - привели к тому, что все вокруг стало типовое. И чем нахальнее, чем раздетее, чем матернее, чем блевотнее - тем более растиражированное.
Жизнь стала клиповой. Раньше смотрели спектакли по пять часов, с двумя антрактами, а то и с тремя. Попробуй сегодня! Сегодня надо все это загнать в один акт, чтобы в антракте не разбежались, и за час 32 сыграть.
- И как вам, внешне такому размеренному, неспешному, весь этот жизненный галоп?
Он мне внешне претит, а внутри-то я бегу все равно. Вот так сижу перед тобой, вяло что-то говорю - а внутри я бегу стометровку. Оттого и давление шалит, и коленки болят...
«МАТЕРИТЬСЯ НАДО ЕЩЕ УМЕТЬ»
- Вы ощущаете себя уходящей натурой?
Абсолютно. Я уже ушедшая натура.
- Но вас в старики записывать ни у кого язык не повернется.
Это опять же оболочка. Мы же артисты, мастера перевоплощения. Знаешь, как в институте: если студентке-красавице с ногами трехметровыми, с глазами и сиськами дают играть столетнюю беззубую старуху, это называется - «на сопротивлении материалу». Вот и я живу на сопротивлении материалу.
- То есть внутри вы какой?
Внутри мне четыреста. А внешне - вот-вот только будет 70. Но, конечно, все уже ушло. Вот, например, я бросил курить. А до это трубку почти 50 лет курил. И сейчас мои друзья из всех табачных бутиков говорят: давай откроем киоск. Вообще, я мог бы обогатиться, уйти с работы - потому что у меня такие трубки, и столько их!..
То есть курение ушло. Алкоголизм тоже: все меньше, меньше. Не потому что я за здоровый образ жизни - нет, все это ханжество...
- Потому что не с кем?
Да даже если есть с кем. Просто раньше пили в охотку, а сейчас устаешь от этого, счастья нет, кайфа. Ну, чего еще? О романах и говорить не приходится. Вот видишь, если совсем брошу пить сейчас, боюсь, что крылья вырастут.
Все ваши коллеги говорят: на самом деле Александр Анатольевич очень скромный. Хотя внешне, конечно, не производите такого впечатления, со всеми на «ты»... Вот интересно, есть хоть один человек, которому говорите «вы»?
С Плучеком был на «вы». При том, что со многими стариками театральными - на «ты». Сейчас я сам старик, но вообще это не панибратство, я считаю, что «ты» - это нормально.
Нет, конечно, если идет солидный старик, не скажу ему: куда ты прешься? Вообще, переход «на ты» и употребление мата должны быть очень аккуратными.
Когда завязывается беседа, нужно, как в советские времена, сначала обратиться по отчеству - Николаич, Григорич, Иваныч. Это первый этап. Если проскакивает, то где-нибудь ввязываешь: «Понимаешь, какая история», - разочек вроде как оговорился. Если не вызывает круглых глаз - вот уже и перешел «на ты».
То же самое с матом. Надо начинать с «дурака», с «чудака». Потом «ч» меняешь на другую букву, и потом уже говоришь спокойно.
- А для чего?
Да надо говорить на родном языке. Не материться, не выражаться и не ругаться - это гадость, а просто говорить. У нас актер был - Георгий Менглет. Играл Жоржа Дюруа, Фирса, Барона в «Скупом рыцаре»… Так он матерился так, будто стихи Опухтина читал!
Никто не мог подумать, что человек ругается - это была лексика! В «Милом лжеце», абсолютно мопассановском спектакле, умудрялся материться, и никто не обращал внимания. Он так произносил, что это звучало, как изысканнейшая французская речь.
- А вас никогда не подводила любовь к русскому народному?
Подводила, конечно. Первое время не все относились к моей привычке снисходительно, а потом: ну, этот-то ладно. Во-первых, я умею тоже. Некоторые матерятся так, что даже мне противно. А есть такие, из уст которых это звучит просто как песня.
«В НАШЕЙ СРЕДЕ НИ ДЛЯ КОГО НЕТ «ПРОРОКОВ В ОТЕЧЕСТВЕ»
- Но - о скромности. В этом кабинете сидел Плучек?
Да. Только по-другому здесь было все обустроено.
- Сам момент пересадки в это кресло был для вас сложен?
Ну что значит - «пересадка»? Просто Валентин Николаевич дико заболел, был уже очень старенький. И меня просто уговорили занять это место. Тут же со всех углов понеслось: выжили старика… Ну, бред! Это же от безвыходности.
А сейчас что происходит? Сейчас мы уже все стали Плучеками. Средний возраст худруков Москвы - просто страшно произнести.
- Есть Меньшиков, Серебренников, варяги литовские…
Варяги, конечно, есть, но их мало. А в Москве театров такое количество!.. Но если говорить про меня, то я абсолютно эмбрионально не имею отношения к этой должности. Это другая профессия: даже не режиссер - руководитель, пусть и художественный. Это чиновничья, тонкая и необыкновенно трудоемкая штука.
Такой аспект кошмара, такие эмоции возникают глобальные: от смерти человека до поломки карандаша - просто брызги слез. Потому что животное актер - архиэмоциональное, и на 87 процентов - глупое. И это при том, что нужно художественно руководить, а все вокруг говорят, что не нужен репертуарный театр, что у вас богадельня...
Это предмет отдельного разговора, но, как говорится, не будем о грустном.
Когда вас назначили худруком, многие недоумевали: почему вдруг? Самый остроумный человек Москвы - это замечательно. Но к актеру Ширвиндту и уж тем более к режиссеру в театральной среде серьезно не относились.
Ну, это все разные кланы, понимаешь. Здешние, которые меня уговаривали, они-то относились серьезно. Я все-таки еще при Плучеке поставил здесь семь спектаклей, только в Театре сатиры у меня три десятка учеников. А все эти критически-обывательские взгляды, они настолько местечковые…
Ваш друг Марк Захаров как-то сказал: «Ширвиндт, наверное, все-таки не артист. Тем более не режиссер. Если спросить, кто он такой, отвечу, что профессия у него уникальная. Он - Ширвиндт».
Это образно… Тем более что в нашей среде ни для кого нет «пророков в отечестве». И не стоит на это обращать внимание. Иначе можно действительно себя в комплексы загнать.
- У вас такая толстая кожа?
Нет, ну я тоже не сразу в это влез, долго сомневался, рефлексировал. А сейчас уже даже не сомневаюсь, потому что: ну сколько можно, уже ведь 17 лет...
«ЖЕЛАНИЯ ИГРАТЬ У МЕНЯ НЕТ, И НИКОГДА НЕ БЫЛО»
По рассказам Ларисы Голубкиной, Миронов жаловался на недооцененность, на то, что в театральной среде его успехи не замечали. Вы человек, наверное, с другими амбициями. И все-таки нет сожаления, что режиссеры использовали вас как некую краску? У Эфроса ведь начинали по-другому.
Да по-разному было. Вообще, хочу сказать, если у человека есть своя ниша - значимая, менее значимая, творческая, человеческая, - значит уже не зря. Из дыма, пыли и брызг, пусть и шикарных, ничего не сложится.
А если ты спрашиваешь обо мне, то я думаю, что накопительно: там сыграл, это поставил, а еще он был худрук, и все-таки столько лет, - все же что-то слепится. Ничего шикарного, конечно, не получится, но какая-то ниша, думаю, будет. Вот это смысл. Рваться за глобальностью? Во-первых, это никогда не получается. Во-вторых, надо понять, что глобально, что нет...
Значит, нет обид на режиссеров, которые, возможно, вас недооценивали? Ведь даже ваш любимый Рязанов использовал в ролях третьего плана.
Нет, обид никогда не было. А если про Рязанова, то на меня, например, писали «Гараж» - а я не мог, и сыграл Валя Гафт. Или: всю жизнь я мечтал сыграть Остапа Бендера - мы с Гайдаем как-то ехали в поезде, пили, и он сказал: надо было тебя.
То есть задним числом кто-то сожалеет. Но если хочешь совсем откровенно, то я никогда глобально (что очень обидно, потому что все-таки этому отдал жизнь) не желал играть. И всю жизнь завидовал актерам...
- Актер Актерычам?
Тем, которые не могут не играть.
- Сейчас вы не часто выходите на сцену?
Сейчас - да. Но раньше вообще было по 10-12 названий - ужас!.. Моя замечательная подруга Вера Кузьминична Васильева не так давно совершенно меня сразила. Во время того, как репетировала здесь, она в Малом театре вместо Быстрицкой играла «Пиковую даму» Житинкина. А когда сыграла у нас премьеру, говорит: «Шурочка, а что дальше?» Вот такое завидное патологическое желание играть. У меня его нет, и никогда не было.
- И когда выходите на сцену, это что, каторга?
Не каторга. Но это не кайф. А должен быть кайф. Тогда это профессия, тогда это счастье. Тогда это муки: почему не дают, почему этому дали, а не мне; почему мало…
- Нет желания взять и вычеркнуть себя из всех этих списков?
Во-первых, на меня еще ходят зрители. А потом, у меня нет другой профессии. И когда набегает, когда дома бурчу: все, конец, нет сил, брошу к чертовой матери - с голоду не помираем, все, поеду на Валдай, там домик… Моя невестка замечательная говорит: «Ни в коем случае». - «А почему?» - «Сопьетесь».
Фото КОММЕРСАНТЪ/FOTODOM.RU,
В. Горячева,